– Конечно, нуждался. Я бы сделала то же самое, – успокоила ее Лайза. – Любая жена сделала бы это. Которая любит своего мужа, хотела я сказать.
– Я люблю его, – ответила Шошанна. – Он совсем не такой, каким старается показать себя, Лайза. Он… он замечательный.
– Знаю. У меня тоже замечательный муж, – поддержала ее Лайза. – Но это никак не решает судьбу отношений Фебы и Эли.
– Не сомневаюсь, когда-нибудь они решат ее. – Шошанна пожала плечами. – А сейчас, к несчастью, он демонстрирует благородство, а она пробует заменить страсть поэзией – им понадобится много лет, – мрачно предсказала она, – если их предоставить самим себе.
ГЛАВА 62
На следующий день поздно ночью госпиталь погрузился в свой обычный тревожный сон, нарушаемый редкой бранью или стоном, частым скрипом матрацев и легкими шагами обутых в шлепанцы ног. Феба, вызвавшись на ночное дежурство, подавала воду или просто дотрагивалась рукой до испуганного или капризного солдата.
Наконец все утихло, и только слышался скрип пера, она записывала в свою тетрадь стихи.
Эли тоже дожидался этих поздних тихих часов: завершив последний обход палат, погрузился в печальные воспоминания, собираясь написать письмо отцу Дэниела, но резко остановился, увидев Фебу, – она сидела за маленьким столом, склонив гордую голову, на написанные стихи упали ее темные локоны и капали крупные слезы. Девушка непроизвольно вздрогнула, увидев Эли, из ее ослабевших пальцев ручка упала на пол, раскрытыми ладонями она попыталась закрыть только что исписанную страницу. Все, и солдаты в том числе, привыкли, что Феба пишет и охотно читает вслух свои стихи, доктор также не обратил бы на них внимания, не сделай она этого непроизвольного движения. Значит, написанное в этот раз предназначалось только для нее, и он решил, что ему как доктору следует знать ее мысли и чувства.
– Можно? – спросил он, протянув руку к тетради. Феба прижала ее к груди.
– Нет, не могу показать, – протестовала она шепотом. – Это личное.
Твердым взглядом он посмотрел прямо в ее темные глаза.
– Дай, Феба. – И, как загипнотизированная, девушка подчинилась.
Пока Феба, закрыв лицо руками, тихо плакала, Эли прочел строки, на которых едва высохли чернила. Закончив чтение, заговорил не сразу, обдумывая дальнейшие действия.
– Подожди! – попросил он после минутных размышлений и исчез в темноте коридора.
Вернулся минут через пять.
– Тилли заменит тебя. Пойдем со мной.
Он помог ей встать, и Феба пошла послушно, как кукла, управляемая умелым кукловодом.
В комнате, служившей ему кабинетом и спальней, Эли тихонько подтолкнул ее к кровати. С необычной для нее апатией она осталась там, куда ее усадили.
– Прочтем твое стихотворение, Феба, но на этот раз вместе.
Кровь прилила к ее лицу, губы пытались выдавить единственное слово, которое так и не сумела произнести. Нет. Нет. Нет.
Не обращая внимания, Эли открыл тетрадь.
– Пожалуйста, – едва слышно прошептала Феба.
Он игнорировал ее просьбу, однако во время чтения крепко сжимал ее напряженную руку.
Эли выпустил ее руку и протянул тетрадь.
– Остальное прочти сама.
– Нет. – Она посмотрела в его суровое и непреклонное лицо, с трудом узнавая знакомые черты. – Я… я не могу, – жалобно просила бедняжка.
– Можешь, – чуть мягче сказал Эли, а затем снова неумолимо: – можешь, Феба.
И она прочитала:
Ее голос задрожал, когда зазвучали последние слова, и она с яростью отбросила тетрадь. Эли опустился перед ней на колени, обнял плачущую девушку.
– Хотелось тебе или нет, но ты излила свою душу в этом стихотворении, Феба. Не сердись из-за того, что выдала свои сердечные тайны – нет ничего постыдного в оплакивании себя и Дэниела. У тебя есть право горевать о потере дома, детей, стабильности, своего собственного мужчины, который бы любил тебя. Ты горячая девушка, Феба, и тебе нужен горячий, любящий человек.
Почувствовав справедливость его слов, она оттолкнула Эли и уставилась на него открытыми глазами, а он рассудительно продолжал:
– По всему выходит, что мне надо стать этим мужчиной, Феба, твоим мужчиной.
Феба встала, ее голос задрожал от возмущения.
– Как ты можешь быть таким… это… это… Эли поднял тетрадь, разгладив скомканные страницы.
– Все нормально, – заговорил он спокойно, глядя на стихотворение снова. – Это то, чего мне хотелось, Богу известны мои мысли и желания. Это и то, о чем думал Дэниел, наказывая заботиться о тебе, когда сам не сможет. А если посмотреть правде в глаза, то этого ждешь и ты, Феба.
– Как ты можешь так говорить? – задохнулась от возмущения Феба, и слезы брызнули у нее из глаз. – Как смеешь даже думать об этом. Дэниел умер так недавно!
– Ты сказала об этом, Феба… и написала: в одной строчке оплакиваешь Дэниела, а в другой пугаешься старости, не испытав любви и страстных объятий.
Продолжая говорить, Эли открыл сервант и налил своего сладкого вина в маленький стаканчик.
– Наберись храбрости, посмотри правде в глаза, Феба. Моя любовь открыта для тебя сейчас, как и все это время, мои руки ждут тебя. Мне… тоже не хочется прожить свою жизнь в одиночестве.
Она не ответила, ему пришлось вложить стакан в ее безжизненные пальцы.
– Выпей, оно вдохнет в тебя новые силы. Феба перестала плакать, хотя на ее щеках все еще оставались следы слез. Осторожно поставив полный стакан на письменный стол, она пробормотала какие-то слова, едва уловимые, вызвавшие настороженность доктора.
– Что ты сказала?
– Прочитала строчку из «Песни песней», которая…
– … является песней Соломона. Знаю ее. Но что конкретно, – ему страшно не терпелось, – ты сказала?
И Феба повторила, на этот раз внятнее и громче.
– Пусть он поцелует меня поцелуями своего рта, ибо любовь лучше вина.
Продекламировав эту древнюю строчку, Феба расстегнула пуговицы своего платья и стащила его через голову. Эли застыл столбом, когда ее нижние юбки скользнули к лодыжкам; настала очередь и фланелевой рубашки, и он увидел, как от холода приподнялись ее соски, а кремовое тело покрылось гусиной кожей.
– Я черная, но красивая, – процитировала обнаженная дрожащая девственница, стоя в шести футах от него, и эти слова словно развеяли чары, державшие Эли в неподвижном состоянии.
Он бросился к ней, обнял, пытаясь согреть, а когда из этого ничего не вышло, схватил с кровати одеяло, завернул в него свою любимую, подбросил дров в камин, собрал горячие угли в металлическую грелку, стараясь согреть простыни.
Все это длилось пять или шесть минут, но они показались им вечностью. Очутившись в постели, оба обнаженные, чуть не задохнулись, соприкасаясь обнаженной плотью.
– Смотри, как ты прекрасна, моя любовь; как прекрасна, – говорил Эли с жаром, перецеловав каждый пальчик на руке, а потом и на ноге, как и все соблазнительные места на ее теле с ног до головы.
Она отвечала на его поцелуи, объятия, исследуя его тело так же восторженно, как и он ее – не стыдясь, несдержанно и необузданно. Именно Эли, а не она, заколебался, прежде чем решиться на последний шаг, – вспоминался Дэниел, появился ноющий страх: не руководит ли им собственное эгоистичное желание воспользоваться этим порывом Фебы?
Как будто прочитав его мысли, она подняла руки, взяла его лицо, кончиками пальцев погладила губы.