На этот раз быстро успокоиться не удалось. Два дня я кипела, пенилась и крыла его всеми известными нецензурными словами. Это было похоже на ту прозрачную, ничем не замутненную ненависть первых дней знакомства. На третий день пробилось сомнение: может, не стоило так резко? Он, конечно, придурок и вообще козел, но все равно… любимый же козел.
Я осторожно позвонила Вере Сергеевне.
- Поцапались? – усмехнулась она. – Ничего, бывает. Нет, он не у нас. У Пашки, наверно. Но ты его лучше не трогай пока. Пусть отойдет. Сам появится.
Пашке я звонить точно не стала бы. Прошла неделя, Женька по-прежнему сидел в окопе. На восьмой день в воцап прилетела фоточка с незнакомого номера: Филатов, судя по роже, пьяный в дупель, а за плечи его обнимает норка Лиза. И, судя по купленной месяц назад рубашке, фото свежее.
Вот тут меня вштырило не по-детски. Неизвестно, каких глупостей я могла бы наделать, если бы свыше мне не послали Люду, которая оказалась поблизости и решила заглянуть. Она терпеливо выслушала мои вопли, попыталась убедить, что наверняка все не так, как кажется, и не позволила выкинуть оставшиеся Женькины вещи в окно. Позвонила Федьке, что заночует у меня, насильно накормила ужином и уложила спать. Наутро я была уже более вменяема и, во-первых, вспомнила, что Лиза Пашкина двоюродная сестра, а во-вторых, посланная вот так фотография – наверняка подстава.
Взяв с меня клятву не лезть на рожон, Люда уже ушла было, но притормозила на пороге.
- Слушай, я чего хотела-то? У нас малыш будет. В начале июня.
- Ну блин… - только и смогла сказать я.
Они с Федькой поженились в мае, успев подать заявление до локдауна. На работе об их отношениях не знал никто, кроме меня и, разумеется, Володи. Регистрация получилась максимально неторжественная: пришли, расписались, забрали свидетельство. Отметили узким кругом у них дома. Кроме нас с Женькой, были только тетя Катя и мои родители. Виделись мы теперь нечасто, больше перезванивались, и по работе, и просто так. Все у них шло хорошо, с Кешей Федька подружился, но, по словам Люды, очень хотел своего ребенка, а пока они дружно возились с щенком по имени Гектор.
Видимо, и правда очень хотел, раз так оперативно состряпал. Нет, я конечно, была за них рада, но если б не свой раздрай, порадовалась бы гораздо сильнее.
Прошло еще два дня. Работа отвлекала, но фоном я продолжала качаться на качелях: от «иди ты на хрен, Филатов» до «вернись, я все прощу». А на третий, выглянув в окно, заметила под дворником Пыжа что-то непонятное. Спустилась и обнаружила розу. Без шипов.
Огляделась по сторонам: может, сидит в засаде и караулит, чтобы не утащили? Не нашла, вернулась домой и написала в воцап: «Спасибо!»
Тут же прилетело:
«Давай в три на Пионерке?»
Не буду врать, ответила не сразу:
«Ок».
Мы встретились, дошли пешком до Удельного парка, сели на скамейку. Разговаривали долго. Про фотографию я так и не сказала, Женька тоже промолчал, но если бы что-то действительно было, поняла бы сразу.
Решили попробовать еще раз. На следующий день он приехал с вещами. Было сложно, потому что в чем-то мы здорово откатились назад, пришлось начинать сначала. Разумеется, ссорились, пыхтели друг на друга, но стали как-то… осторожнее, что ли. Больше следили за словами. Может быть, поубавилось легкости, когда говоришь, не задумываясь, но это окупалось тем, что меньше обижали друг друга, пусть и невольно. Оказалось, даже если люди на одной волне, отношения – это все равно работа, далеко не всегда простая.
Потихоньку начало выправляться, но тут мы на пару заболели. Вот где Женьке аукнулось его воспаление легких: две недели он пролежал в реанимации. Меня в больницу не забрали, и я сходила с ума в одиночестве. Было плохо и страшно. Больше за Женьку. Если уж с «легкой формой» так фигово, то как должно быть с тяжелой?!
Но, как известно, нет худа без добра. После болезни, пережив страх потери, мы облизывали друг друга не только в прямом, но и в переносном смысле. Ссориться, конечно, не перестали – и тут я вспоминала Женькиных родителей. Но у ссор появился совсем другой оттенок. Если раньше мы боялись, что каждая из них может стать последней, то теперь знали: нет, точно не последняя. Будут еще. Но это уже не пугало.