По правде, я втайне надеялся, что откажется и поедет на метро, зато моя совесть будет чиста. Нет, забралась. Такая же надутая, как и вчера. Я пытался убедить себя, что, наверно, вот прямо умирает, но раздражение, едва начавшее стихать, снова пошло в рост. Как будто бахнул на старые дрожжи.
Навигатор полыхал красным, и я взял в объезд, где было позеленее. Проехал по улице с односторонним движением и на Т-образном перекрестке остановился под «морковку», выглядывая просвет слева. Справа, где поворот, соответственно, направо, остановилась белая бэха и включила… левый поворотник.
За десять лет каких только идиотских дорожных ситуаций не видал, но такой жопы – ни разу. Сзади в два ряда выстроился дудящий хвост. Тупая коза не могла повернуть, потому что не видела из-за меня дорогу слева, а я ничего не видел из-за нее справа. Лезть вслепую при таком оживленном движении – самоубийство.
Открыв пассажирское окно, я заорал так, что у Оли должно было заложить уши:
- Ты, п…да нестроевая, куда тебя выперло?!
- Дай мне проехать! – завизжала коза, открыв свое окно.
- Проезжай на х…й!
- Я из-за тебя не вижу.
- Я из-за тебя тоже. Тебе что, помочь, еб…нутая?
То ли до нее дошло, то ли испугалась, что сейчас ей коллективно навешают люлей. Сдала назад, чуть не въехав кормой в стоящую за ней машину, открыла обзор, и я смог наконец повернуть.
- Жень, ну я же просила… - прошелестело справа.
- Что? – не понял я.
- Насчет мата.
Если б она промолчала, я бы быстренько выгорел, но эта реплика подлила масла в огонь. Нет, целый масловоз. Полыхнуло реально до багровых огней в глазах, и я очень громко и непечатно пояснил, когда надо говорить, а когда лучше сложиться буквой зю и запихнуть язык себе в задницу. Разумеется, полились слезы.
- Останови!
Молча подрулил к автобусной остановке, тормознул. Вышла, бахнула дверью.
Я думал, что сильнее разозлить меня уже нельзя, но нет предела совершенству. Даже добрый и милый автовладелец взбесится, если хлопнуть вот так дверью его ласточки. А я сейчас был вовсе не добрым и не милым, а вполне так адовой сволочью.
Ну вот теперь мне точно понадобится дня два, чтобы остыть. Хоть бы к выходным помириться, зря я Шмеля упрашивал, что ли.
В офисе забрал из сейфа папку и флешку с данными по долбаному прибору, сказал, что еду в КБ, и свалил. Командным матом расчистил себе место на стенде и вошкался до самого вечера, пока не начали вываливаться глаза. В телефоне обнаружилось сообщение: «Жень?» и пропущенный звонок.
Голубка моя шизокрылая, я не хочу знать, что ты собиралась сказать: «Прости, прости, я злобная сука» или «Отвали от меня, тварь, ненавижу». Сегодня – не хочу, поэтому не трогай меня, ладно? Завтра я, наверно, приду сам. Но сегодня – отстань, хорошо?
***
Полночи не спал. Крутился с боку на бок, вставал, выходил на кухню, пил воду, смотрел в окно на Олиного Пыжа.
Надо будет аккумулятор вытащить, на зарядку поставить. Если, конечно, совсем не подох.
Впервые я задумался о том, что жизнь штука хрупкая, лет в десять. Перед очередной командировкой отца родители снова разругались в хламину. Это уже потом я понял, что невозможно быть всегда спокойным и невозмутимым, когда живешь рядышком со смертью. Так можно и рехнуться. Отец был с ней на короткой ноге, знаком не понаслышке. Ну а матери приходилось иметь в виду, что в любой день она может стать вдовой. Напряжение накапливалось у обоих – и выливалось в жуткие ссоры. Наверно, для кого-то после того, что они могли наговорить друг другу, обратной дороги не было бы. Для них – словно тучи ветром разгоняло после грозы.
Да, так вот однажды вечером они в очередной раз вусмерть погрызлись, а утром отцу позвонили: труба зовет. Через неделю мать закинула меня к бабушке и улетела в Нальчик, а оттуда на перекладных в Моздок – в госпиталь. В память врезались ее искусанные в кровь губы и темные круги под глазами. Тогда я как-то очень по-взрослому подумал, что наверняка она жалеет, но не столько о тех словах, которые они с отцом друг другу сказали, сколько о том, что слова эти могли стать последними. А потом и сам узнал, как это бывает – когда ты разговариваешь с человеком, рассказываешь анекдоты, а через полчаса его уже нет.
Впрочем, госпиталь тот был не первым и не последним, а ругаться они не перестали. Равно как и любить друг друга. Пожалуй, даже наоборот – и это чувствовалось во множестве мелочей, которые говорят о любви лучше слов. В той же откопанной от снега машине, «варежках для Веры» и многом другом. Безобразные – на взгляд со стороны! – скандалы были их предохранительным клапаном, я понимал это, да и кто дал мне право судить, если сам ничем не лучше?