– И давно ты здесь?
– Восемь дней. – Каждое свое высказывание Генри завершал, странно поджимая губы, словно бесшумно причмокивая, как бы говоря: «Так-то! Что скажешь?»
Орсону показалось, что его принимают за кого-то, кого легко ошеломить. Но он беспомощно согласился на роль простака, как и на вторую, не лучшую, кровать – и то и другое ему предложили как нечто само собой разумеющееся.
– Так долго?
– Да. Еще позавчера я был единственным жильцом. Я, знаешь ли, добирался автостопом.
– Из Орегона?
– Да. И я выехал с запасом времени, мало ли что. На случай, если меня ограбят, я зашил в рубашку пятидесятидолларовую купюру. Но, как оказалось, мне удалось очень хорошо состыковать все отрезки пути. Я намалевал на плакате: «Гарвард». Попробуй как-нибудь сам. Очень любопытные гарвардские выпускники попадаются.
– А разве твои родители не переживали за тебя?
– Конечно переживали… Они в разводе. Отец рвал и метал. Хотел, чтобы я летел самолетом. Я сказал ему, чтобы он перечислил деньги за авиабилет в Фонд помощи Индии. Он ни гроша не дает на пожертвования. К тому же я взрослый. Мне двадцать.
– Ты служил в армии?
Генри вскинул руки и отпрянул, словно от удара. Он поднес тыльную сторону ладони ко лбу и проскулил «никогда», вздрогнул, вытянулся в струнку и козырнул.
– Вообще-то, в данный момент портлендское призывное бюро охотится за мной. – Словно прихорашиваясь, он поправил платок своими проворными пальцами, которые в самом деле выглядели какими-то немолодыми: худые, жилистые, с красными кончиками, как у женщины. – Они отказываются признавать чьи-либо отказы служить по убеждению, если ты не квакер[1] или меннонит[2]. Мой епископ с ними солидарен. Они предложили дать мне освобождение, если я соглашусь работать в госпитале, но я объяснил, что тогда кого-то другого возьмут в действующую армию. И если уж на то пошло, лучше я сам возьму в руки оружие. Я отлично стреляю. Я отказываюсь убивать только из принципа.
В то лето началась война в Корее, и Орсону, которому не давала покоя мысль, что его долг – записаться в армию, претил подобный неприкрытый пацифизм. Он скосил глаза и поинтересовался:
– Чем же ты занимался целых два года?
– Работал на фанерной фабрике склейщиком. Вообще-то, склейкой занимаются машины, но они время от время захлебываются собственным клеем. Что-то вроде чрезмерного самосозерцания. «Гамлета» читал?
– Только «Макбета» и «Венецианского купца».
– М-да. Ну, в общем, их нужно прочищать растворителем. Натягиваешь длинные такие резиновые рукавицы по локоть. Очень умиротворяющая работа. Нутро клеющей машины – идеальное место для повторения греческих цитат. Я так заучил почти всего «Федона»[3].
Он показал на свой стол, и Орсон заметил, что большинство книг – Платон и Аристотель в зеленых переплетах издательства «Леб», на греческом. Корешки были потрепаны; книги выглядели читаными-перечитаными. Впервые мысль о том, что он студент Гарварда, напугала его.
Орсон все еще стоял между своими чемоданами и теперь принялся их распаковывать.
– Ты мне оставил шкаф?
– Конечно. Лучший. – Генри вскочил на незанятую кровать и запрыгал на ней, как на батуте. – И кровать с самым лучшим матрасом, – сказал он, все еще подпрыгивая, – и стол, за которым тебя не будет слепить солнечный свет.
– Спасибо, – сказал Орсон.
Генри сразу же заметил его тон.
– Хочешь мою кровать? Мой стол? – Он спрыгнул с кровати, бросился к своему столу и убрал с него стопку книг.
Орсону пришлось прикоснуться к нему, чтобы остановить. Его поразила напряженная мускулистость плеча, до которого он дотронулся.
– Оставь, – произнес он. – Они совершенно одинаковы.
Генри вернул книги на место.
– Я не хочу никаких обид, – сказал он, – никаких мелочных дрязг. Как старший по возрасту я должен уступать. Вот. Хочешь, возьми мою рубашку. – И начал стягивать с себя рубашку, оставив только платок на шее. Майки на нем не было.
Добившись выражения на лице Орсона, которого тот сам не мог видеть, Генри улыбнулся и снова застегнул рубашку.
– Может, тебе не нравится, что мое имя написано на двери на верхней строке таблички? Сейчас поменяю. Извини. Я просто не предполагал, что ты окажешься таким ранимым.
Быть может, это у него такой своеобразный юмор. Орсон попытался пошутить. Ткнул пальцем и спросил:
– Прялка мне тоже полагается?
– А, это!.. – Генри отпрыгнул назад на босой ноге и вдруг застеснялся. – Это эксперимент. Я выписал ее из Калькутты. Пряду по полчаса в день после йоги.
1
2