Вместе с немцами были также и поляки, которыми верховодил Дзеконьский Хенрик, который и позже отличался варварством. Он с еще большей дикостью все уничтожал: крушил люстры, шкафы и столы. Когда они все разгромили, то стали бить моего отца. Убежать было нельзя, поскольку дом был окружен солдатами. […]
Мучительней, чем раны и переживания этого вечера, было сознание того, что наше положение намного тяжелее из-за того, что польское население заняло враждебную позицию по отношению к евреям. Они становились все более активными и смелыми в преследованиях.
На следующий день утром к нам пришел сионистский проповедник и деятель Вольф Шлепен [?] и другие почтенные горожане, и все напрасно старались нас утешить, никакого выхода из этой ситуации найти было нельзя. Политические новости были очень угнетающими… Несмотря на то что мы были убеждены в поражении немцев, мы видели, что война еще продлится долго. Кто сможет это пережить? Евреи были как беззащитная овечка среди стаи волков. Ощущалось, витало в воздухе, что польское население собирается устроить погром. Поэтому мы все решили, чтобы мама пошла ходатайствовать к городскому ксендзу Долеговскому Александру — который был нашим хорошим знакомым, — чтобы он как духовный лидер потребовал от своих верующих не принимать участия в преследованиях евреев. Но как же велико было наше разочарование, когда ксендз гневно ответил: „Нет никаких сомнений, все евреи от самого младшего до шестидесятилетнего коммунисты и нет никакого смысла их защищать“. Мама пробовала его убедить, что его позиция неверна, что если кто-то заслужил кару, то, может быть, единицы, а в чем провинились маленькие дети и женщины? Она взывала к его совести, чтобы он смилостивился и удержал темную толпу, способную совершить страшные вещи, которые наверняка в будущем будут позором польского народа, поскольку политическая ситуация не всегда будет такая, как сегодня. Но его преступное сердце не смягчилось, и он напоследок заявил, что не может сказать в защиту евреев ни одного доброго слова, поскольку его верующие забросают его грязью. Такие же ответы были получены от всех почитаемых в городе горожан-христиан, к которым пошли ходатайствовать по этому делу.
Последствия всех этих ответов не заставили долго ждать. На следующий день организовались боевые группы из молодых поляков: братья Космачевские, Юзеф, Антон и Леон, Мордашевич Феликс, Косак, Вешчевский [?] Людвик и другие, причинявшие неслыханную нравственную и физическую боль несчастным перепуганным евреям. С утра до вечера они отводили старых евреев, нагруженных святыми книгами, к ближайшей речке. Идти надо было сквозь толпу христиан — женщин, мужчин и детей. Там евреев заставляли выбрасывать святые книги в воду. Евреев заставляли ложиться, вставать, прятать голову, плыть и проделывать другие безумные упражнения. Зрители громко смеялись и хлопали в ладоши. Убийцы стояли над своими жертвами и за невыполнение приказов бесчеловечно избивали. Они отводили также женщин и девушек к реке и макали их в воду. На обратном пути эти банды, вооруженные палками и ломами, окружали замученных еле живых евреев и били их. А когда один из истязаемых запротестовал, не желая выполнять их приказы, осыпал их бранью и угрожал, что в ближайшем будущем с ними поквитается, его так избили, что он потерял сознание. С наступлением темноты эти банды рыскали по еврейским домам, выламывая закрытые на засовы окна и двери. Попав в квартиры, они вытаскивали ненавистных евреев и били, пока те не падали без сознания в лужах крови. Они не щадили женщин с детьми на руках, били до крови и матерей, и детей. Бросались, как звери, на всех и на всё. С наступлением темноты раздавались дикие крики убийц и пронзительные стоны истязаемых. Иногда выводили евреев на рыночную площадь и били их там. Слушать крики было невыносимо. Около истязаемых стояли толпы поляков — мужчин, женщин и детей, — которые смеялись над несчастными жертвами, падавшими под ударами бандитов. После этой вакханалии множество евреев оказались ранены или смертельно больны. Число их увеличивалось со дня на день. Единственный польский врач Мазурек Ян, находившийся в городке, не захотел оказывать избитым никакой врачебной помощи.
Положение ухудшалось со дня на день. Еврейское население стало игрушкой в руках поляков. Немецких властей не было, поскольку армия прошла и не оставила никому власти.
Единственно, кто имел влияние и в какой-то мере поддерживал порядок, это ксендз, но он был посредником только в делах христиан.