А потом, три недели спустя, теряю способность дышать, наверное, минут на десять, когда получаю ответ, что мое эссе готовы напечатать.
Держа в руках письмо из редакции, я нарезаю круги по квартире и перечитываю его вслух. Хочется позвонить Роберту с Джеффом, но для начала мне придется пробраться сквозь паутину мыслей о Келвине. Поскольку эта статья о нас, мне нужно не только получить согласие на публикацию, но еще я хочу, чтобы он ее прочитал.
И чтобы увидел в ней меня.
Хотя, мне кажется, что он никогда и не переставал этого делать. Вот только решиться позвонить ему спустя пять недель молчания не так-то просто.
Я отправляюсь на пробежку, чтобы освободиться от нервного напряжения и волнения.
Потом звоню Дэвису и едва не глохну от его радостных воплей.
Принимаю душ, делаю себе сэндвич, сортирую белье перед стиркой.
«Не трусь, Холлси», — звучит у меня в голове голос Джеффа.
Я смотрю на часы: еще только три. Прокрастинировать день напролет я себе позволить не могу, а Келвин как раз должен быть свободен.
Раздается один гудок, второй, и на середине третьего он берет трубку.
— Холлэнд?
От звука его голоса покалывает кожу — словно пронесся электрический заряд. На меня накатывает мучительная ностальгия.
— Привет, — говорю я и прикусываю губу, чтобы не улыбаться, как идиотка. Как же приятно его услышать.
— Привет, — я слышу, как Келвин улыбается и представляю, что он отбрасывает прядь волос со лба, а на лице появляется радостное выражение лица. — Какой приятный сюрприз.
— Решила поделиться хорошими новостями.
— Правда? Какими?
Стараясь перестать дергаться, я киваю и перевожу взгляд на письмо в своей руке.
— Я написала эссе… — я и сама не до конца понимаю, о чем оно, — о тебе… И о себе. О музыке и Нью-Йорке. Даже не знаю…
— Ты говоришь про то, над которым работала, прежде чем…
Прежде чем мы расстались.
— Ага. Про него.
Келвин ждет несколько секунд, потом спрашивает:
— И?..
— И… отправила его в «Нью-Йоркер», — сдерживая улыбку, отвечаю я. — И его приняли.
— Да ладно! Быть не может!
— Может!
— Ну ни хрена себе! — звук смеха Келвина бьет меня наотмашь. Я так по нему соскучилась. — Это замечательно, mo stóirín.
Мое старое прозвище… Сердце разламывается на куски.
— Хочешь прочитать?
Он снова смеется.
— Это что, серьезный вопрос?
— Я могу поменяться с кем-нибудь сменами в понедельник, и, если хочешь, поужинаем.
Ужин. С Келвином. Такое ощущение, что я много лет не ощущала подобный восторг.
— Скажи, куда, — отвечает он, — и я подъеду.
***
— Наконец решила дать нам прочитать свое эссе?
Это первое, что говорит мне Джефф, когда открывает дверь днем в понедельник и видит меня, прижимающую к груди объемный конверт с письмом редактора и печатной версией эссе.
— И не только его, а кое-что получше, — радостно помахав конвертом, отвечаю я. Я чувствую себя почти пьяной от восторга. — А где Боберт?
— На кухне, — говорит Джефф и строит гримасу. — Иди помоги ему.
Я захожу в квартиру и по запахам горелого хлеба и переваренного томатного соуса сразу же понимаю: готовит Роберт.
— Золотце, иди скорей сюда! Кажется, я испортил пасту.
Хотя Роберт так же говорит и Джеффу, я знаю, что сейчас он обращается ко мне. Положив конверт на столик к прихожей, я поворачиваюсь к Джеффу:
— Руки прочь. У меня есть новости, и я сама хочу обо всем рассказать.
Он поднимает руки вверх, пообещав не притрагиваться, а я иду на кухню.
— Ты же знал, что я приду, — заявляю я Роберту, когда он, передав мне всю ответственность, садится за стол с бокалом красного вина. — Почему не дождался?
— Хотел сделать сюрприз.
Роберт просто очарователен. Я изучающе осматриваю еду: это действительно всего лишь паста и соус из банки.
— Надо выбрасывать, — говорю я. — Тут все испорчено.
Сочувственно улыбнувшись Роберту, я отправляю приготовленное в мусорку. Пока он заказывает вьетнамскую еду, Джефф приносит на кухню мой конверт, и тот лежит теперь на столе, молча напоминая о своем присутствии.