Выбрать главу

Мы разговариваем на отвлеченные темы, но время от времени я ловлю их взгляды в сторону конверта.

— Как дела? — интересуюсь я.

— На прошлой неделе отличился Брайан, — говорит Роберт. Я и так с большим удовольствием предвкушаю грядущий ужин с Келвином, а новость о том, что Брайан облажался, вызывает невероятный душевный подъем. — Он устроил в вестибюле скандал с женой какого-то иностранного дипломата, которая возвращалась из дамской комнаты и заблудилась.

Я морщусь. Злорадство стихает, так как прекрасно понимаю, какими проблемами это обернулось в итоге Роберту и Майклу.

— Ох. Мне очень жаль.

Роберт пожимает плечами.

— В последние пару недель Келвин как будто ожил, — осторожно подбирая слова, поскольку понимает, что ступил на зыбкую почву, говорит он. — А Рамон обручился, так что на прошлой неделе мы закатили для него вечеринку.

Знаю, мне стоило бы порадоваться за Келвина, но с типичным для подобных ситуаций эгоизмом я чувствую облегчение, раз без меня ему было невесело целый месяц. Вдобавок к этому расстраиваюсь, что пропустила, судя по всему, действительно классную вечеринку. Ну я и тупица.

Прочитав эти мысли по моему лицу, Джефф добродушно смеется.

— Знаешь, Холлси, ты в любой момент можешь заполучить его обратно.

— Сомневаюсь, — отвечаю я. Как бы я ни радовалась возможности увидеть его сегодня вечером, мне до сих пор не понятно, что у нас происходит на эмоциональном уровне. У меня было много времени как следует подумать — во время пробежек и на работе — и понять, почему отношения между нами развивались настолько быстро и интенсивно и почему они, скорее всего, были бы такими же, даже если его чувства не были похожи на любовь. Присоединиться к исполнительскому составу спектакля для Келвина было весьма эмоциональным событием, а облегчение, что он может жить в стране легально, так же сопровождалось взрывом эмоций. Иногда люди за что-то глубокое принимают обычную благодарность. Расставание далось мне нелегко, но думаю, что оно отличный барометр, который покажет, каковы наши чувства на самом деле.

В своих я уверена, они настоящие. Надеюсь, его тоже.

У меня внутри от беспокойства все завязывается в узел.

— Насколько я понимаю, именно ты была инициатором, — напоминает мне Джефф.

— Да, но я думаю, расставание пошло Келвину на пользу, — отвечаю я, а потом делаю глубокий вдох. — Сегодня мы договорились поужинать… так что посмотрим.

Роберт широко улыбается и тянется ко мне через стол.

— Мы очень гордимся тобой, Лютик.

— Спасибо, ребята, — отвечаю я и думаю, что, возможно, мне стоит не ограничиваться коротким спасибо и добавить деталей: за то, что вырастили меня, что привезли в Нью-Йорк и заботились обо мне. И что поддерживали меня во всех сумасшедших начинаниях этого года. Но одного взгляда достаточно, чтобы понять: они и так знают, насколько я им благодарна. Поэтому тихо добавляю: — Спасибо вам за все. Даже не представляю свою жизнь без вас обоих.

— Ты ребенок, которого у нас никогда не было, — говорит Роберт. — Ты наша гордость и радость.

Нужно переходить к новости про эссе, иначе я разревусь.

— Итак, чуть больше месяца назад на меня снизошло озарение, — постукивая пальцами по столу, объявляю я. — Сейчас все кажется таким очевидным, но, наверное, меня к этому подтолкнули отношения с Келвином.

Джефф с Робертом выжидательно на меня смотрят.

И тогда я кладу конверт на середину стола.

Роберт его открывает и, едва увидев название журнала, зажимает рот ладонью. Вскрикнув, Джефф подскакивает со своего места, бросается ко мне и обнимает, подняв над полом на добрые полметра.

После радостных возгласов, поздравлений и нескольких повторных прочтений письма вслух мы успокаиваемся, снова садимся за стол, и со слезами гордости на глазах мои дяди читают само эссе.

Выражение лица Роберта становится полным нежности, когда он понимает, что в эссе я написала о его влиянии на свою жизнь и будущее. Пусть я уже включила в текст редакционные заметки — и понимаю, что с ними статья стала сильнее, — мне все равно было страшно дать прочитать эссе Роберту. Я писала так, будто хорошо разбираюсь в музыке, а сейчас, когда он держит текст в руках, внезапно ощущаю ужас, что он укажет, где я допустила ошибки, рассуждая об интонации, композиции или талантах-самородках.

Я слежу, как взгляд Роберта скользит по строчкам, задерживаясь на некоторых по нескольку раз, и пытаюсь угадать, про что именно он читает. От растущей нервозности меня начинает потряхивать. Становится невыносимо просто сидеть, смотреть, как они читают, и ждать обед.