глава четырнадцатая
Келвин напился.
Он выпил не немного, когда с глуповатыми улыбочками уморительно шутит, нет — спотыкаясь, Келвин тяжело опирается о мое плечо, пока я помогаю ему подняться на три пролета вверх к двери квартиры.
— Рамон Мартин! — еле связывая слоги воедино, восклицает он, сдабривая речь чудовищным акцентом. Это имя он произнес уже раз семьдесят. Честно говоря, Рамона ровно в таком же состоянии мы посадили в такси примерно час назад. Весь вечер они заключали в пьяные объятия общих поклонников. — Поверить не могу, что так теперь выглядит моя жизнь, — повиснув на мне всем весом, от чего я издаю стон, говорит Келвин. — Холлс. Этот день был просто сумасшедшим. Я как будто во сне.
Прислонив Келвина к стене, я спешу достать ключи, прежде чем выйдет моя соседка миссис Моссман и потребует, чтобы мы заткнулись. Выпив совсем немного мартини, я сама себе кажусь не менее пьяной от того, свидетелем чего сегодня стала. Келвин ошеломляет и соло. А вместе с Рамоном они просто умопомрачительны. Впечатляющий баритон Рамона в сопровождении яркой игры Келвина словно волной прокатился по залу — мощной и всепоглощающей. Они покорили всех — людей, которые видели спектакль и слышали эти песни сотни раз. Даже Луис Генова, появившийся к последнему часу, почти рыдал от радости, что шоу после его ухода не умрет.
— И всем этим я обязан тебе, — обхватив пальцами мой подбородок, говорит Келвин. — Моей милой Холлэнд и ее музыкальному чутью, — кажется, ему трудно сейчас на чем-то сосредоточиться, но когда все-таки удается, Келвин тихо добавляет: — У тебя очень красивые веснушки.
В момент, когда к моему лицу приливает вся кровь, мне наконец удается открыть дверь, и Келвин, спотыкаясь, вваливается внутрь и плюхается на диван.
Я не свожу с него, полусонного, глаз. Даже в смятой одежде и развязанных кроссовках он… Господи, да просто посмотрите на него! Посмотрите на него — здесь и сейчас, в моей квартире. Он прекрасен.
— А Лулу где? — спрашивает он.
— Они с Джином пошли домой.
Келвин хихикает, уткнувшись лицом в подушку.
— Джин.
Мне до странного радостно, что Келвина так же смешит старомодное имя Джина, как и меня.
Однако поведение Лулу этим вечером радует меня куда меньше. В очередной раз она была просто несносной, подначивала меня и язвила, демонстрировала пассивную агрессию, угощала выпивкой Келвина с Рамоном и сидела у обоих на коленях, бесстыдно флиртуя.
Лулу всегда была сумасбродной, но не в таких масштабах. Я попробовала посмотреть на нее глазами Келвина, и мне стало стыдно; хотелось, чтобы Лулу успокоилась и отстала хотя бы ненадолго.
— Она тебе завидует, — снимая футболку, говорит Келвин и бросает ее куда-то мимо дивана. Футболка приземляется возле окна и лежит там синим размытым пятном.
Я бреду на кухню и наливаю нам по стакану воды, чтобы сделать вид, будто мне нет необходимости отвечать — как на его комментарий про Лулу, так и на его явную любовь ходить полуголым. Громко икнув, Келвин издает стон; слава богу, ему не нужно появляться в театре вплоть до вторника.
— Почему она такая? — бормочет он, когда я протягиваю ему стакан воды.
Интересно, думает ли Келвин о том же, что и я — когда Лулу взобралась к нему на колени и начала танцевать, а на его лице появилось плохо скрытое отвращение, прежде чем он попросил ее встать. Терпеть не могу ее наглый флирт с Келвином, но еще больше терпеть не могу, что этим вечером она, по сути, прилюдно насмехалась над нашим браком.
— Честно говоря, понятия не имею.
Приоткрыв один глаз, Келвин прищуривается.
— Что-то я сомневаюсь.
— Может, дело в том, о чем ты уже говорил, и ей просто нравится быть безумной, — сегодняшний вечер определенно можно считать безумием. — Как тебе в целом? Понравилось?
Задумчиво надув губы, он отвечает:
— Мне понравилось проводить время с Рамоном. И с тобой.
Алкоголь явно ослабил мои естественные рефлексы, и вместо того чтобы уговорить меня промолчать, сердце бьется трепетно и часто.
— Мне тоже нравится проводить время с тобой.
— Но она мне не нравится, — сморщив нос, бурчит Келвин.
Я смеюсь. Меньше чем за неделю я обнаружила, что Келвин спокоен относительно чего угодно, но когда ему кто-то не нравится, сохранять невозмутимое выражение лица ему совершенно не удается.