Сзади послышалась характерная возня — как если бы кто-то пытался проникнуть под уже потревоженное мной бельё красавицы. «Ну, наконец-то!» — подумал я и оглянулся. Зажмурившийся Майоров шарил руками по телу барышни, которая вновь замерла в томительной готовности. Со всей мыслимой деликатностью он пытался извлечь из трусов нашей прекрасной гостьи сборник Сартра. У него получилось.
Полчаса мы с Майоровым читали при скудном освещении, которое давали немецкий порнофильм и убогий февральский рассвет. Потом начала поскуливать моя истомившаяся от неопределённости собака: она привыкла спать со мной, но, когда по ночам случались посетительницы, забиралась на диван только после финала. Я щёлкнул пальцами. Собака облегчённо прыгнула на нашу троицу, потопталась по нам тридцатью килограммами живого веса и, в конце концов, устроилась в ногах. Все уснули.
Утром гостья засунула в узел с недосохшим бельём Сартра и Гоголя.
— Это чтоб к следующему разу подготовиться, — съязвила она и злобно хлопнула дверью.
— Это как же так получилось? — выдавил я. И, прежде чем перевести взгляд на Майорова, несколько секунд ошарашено смотрел на закрытую дверь. — Ты, кстати, хоть буквы-то вчера видел?
Майоров, который, судя по тревожным глазам, был удивлён не меньше моего, с достоинством англичанина-викторианца натянул на лицо ироническую полуулыбку и произнёс:
— Да уж, дама нарядная… Но, с другой стороны, время неплохо провели, в общем-то. Когда б я ещё Сартра почитал…
Буфетчик и француженка
Билет купить не удалось. Проводники под свою ответственность везти не решились и послали в штабной вагон.
Начальник поезда — мощная, властная женщина — попросила паспорт. Открыла страницу с пропиской и неожиданно поинтересовалась моей профессией.
— Пишу в газету про налоги.
— И про что только теперь в газету не пишут, — удовлетворённо сказала начальник. — Впрочем, вы нам подходите. Как тронемся, входите и садитесь в третье купе.
Поезд тронулся, я пошёл на место.
Вагон был переполнен. Однако в третьем купе находился всего один пассажир. На нижней полке манерно сидела длинноногая девица. Судя по причудливости позы, спина барышни обладала невероятной гибкостью. Белый окрас тонких брюк немного подтаивал там, где они плотно прилегали к загорелым ногам. Крохотная белоснежная майка на фоне вызывающе роскошного красного лифчика выглядела необязательным аксессуаром. Лицо барышни не желало подчиняться зрительной памяти. А память вербальная после мимолетного знакомства сохранила бы о лице не больше трёх слов: неправильное, привлекательное, ускользающее. Барышня смотрела на меня в упор.
«Шикарная француженка», — подумал я, но «добрый вечер» сказал по-русски. Ответа не последовало. Сопровождаемый пристальным взглядом, я присел на краешек противоположной от барышни полки и с интересом уставился в окно, наглухо закрытое пыльной дерматиновой шторой. Купе подавляло сумраком и духотой.
Прошло несколько минут. Поясницу лизнула струйка пота.
— Вы буфетчик? — вдруг произнесла девица на чистейшем русском. Интонация могла убить смесью снисходительности и презрения. Повеяло бывшими крепостными, Серебряным веком, сумасбродными декадентками дворянских кровей и накрахмаленной салфеткой через предплечье.
— Нет, — ответил я, и достал фляжку:
— Выпить хотите?
Барышня капризно помотала головой, продолжая меня гипнотизировать. Я выпил. Возникло желание пошутить.
— Раз уж вы приняли меня за буфетчика, позвольте предложить вам орехов.
(В рюкзаке очень кстати оказался кулёк со смесью кешью, фундука и миндаля).