— Долго, долго, мил человек, гуляешь! — бодро встретил Константина Павловича инвалид. — Мы уж заждались.
— Извините, не знал, — проговорил Константин Павлович, успев разглядеть на столе начатую поллитровку.
— К нам присаживайтесь, — радушно пригласил Серьга и налил в пустой стакан из поллитровки.
Поднялась Дарья, тихо спросила:
— Проголодался, поди? Садись, я сейчас соберу.
Константин Павлович сел за стол, пощупал клеенку и осторожно поставил локти, — переодеваться он не стал. Инвалид настроен был поговорить. Он часто затягивался папироской, вскидывая голову, сильно дымил и пепел стряхивал в распахнутое окошко. Пустой рукав его пиджака был засунут в карман.
— Вы извините, Константин Палыч, что я это… так вот… — начал он, выкидывая окурок. — Незваный гость, конечно, сами понимаем…
— Что вы, что вы! — горячо запротестовал Константин Павлович, — Я очень рад. Уверяю вас!
— Ну, рад не рад — не в этом дело. А я к тетке Дарье частенько захожу. Дело бобылье — посидим, поговорим. У нее свое, у меня свое. А нынче иду — и диву дался: яблоня-то у вас! За-поз-дала заневеститься! — Серьга выглянул в окно и долго смотрел на расцветающее дерево, сокрушенно покачивая головой. — И вот скажи — совсем человеческое дерево! А? Все одно как человек какой, — хочет взять свое, и точка.
— Закон природы, — сказал Константин Павлович, чтобы поддержать разговор.
— Верно сказали! — тотчас подхватил Серьга. — Закон. Но — дурной закон.
Константин Павлович удивился.
— А я сейчас вам скажу, — пояснил Серьга. — Я скажу… Тетка Дарья, — позвал он собиравшую брату ужинать Дарью, — ведь эта яблоня, кажись, у вас года три яловая ходила?
— Два, — уточнила Дарья. — Я уж сказывала, что совсем собрались рубить, а она — на тебе!
— О! — Серьга поднял палец. — Слышишь! Вот так и человек какой, а чаще всего бабы: самое-то золотое времечко профукают, а потом как хватятся да как начнут выкобенивать, — ну как вожжа все одно под хвост попала. Что, не согласны?
— Да н-нет, — неуверенно ответил Константин Павлович, принимая из рук сестры тарелку. — Только я должен сказать…
— Нет, нет, нет! — вдруг горячо запротестовал Серьга, хватая его за руку, и Константин Павлович замер с недонесенной до рта ложкой. — Вы выпейте, а после уж и закусите. Давайте-ка, — и он звякнул своим стаканом о стакан Константина Павловича.
— Сопьюсь я у вас, — усмехнулся Константин Павлович, поднимая тепловатый стакан.
— А, умный проспится, дурак — никогда, — заявил Серьга и вылил водку прямо в горло.
— Практика, — заметил Константин Павлович.
— Есть немного, — согласился Серьга, нюхая ломтик малосольного огурца. Захрустел. — Так вот я вам и говорю, — снова начал Серьга, прожевывая огурец. — Про яблоню или все одно что про людей. Бабы эти… Я уж не помню, но, кажись, у немца какого-то читал… Цвейг. Знаете такого? Ну вот. Здорово он про баб пишет! Так их, сучек, и выворачивает.
— Ненавидите, я вижу, вы их, — вставил Константин Павлович.
Серьга гневно фыркнул:
— Да есть за что!
— А Цвейга всего читали?
— Все, что было в клубе, прочитал. У нас теперь с книжками раздолье.
— Вот это хорошо, — сказал Константин Павлович, и вышло у него неожиданно тепло, искренне и убедительно.
— Но больше всего я люблю эту… как ее?.. Ольгу… Да за историю все пишет!
— А-а… Форш? — подсказал Константин Павлович.
— Во, во, Форш. Здорово баба пишет. Прямо как мужик. Молодец!
Константин Павлович поел, отодвинул тарелку. Сестра спросила:
— Еще?
— Нет, спасибо.
Единственной рукой Серьга вынул из кармана сильно надорванную пачку папирос и прямо из пачки взял папиросу зубами. Закуривая, он помахал рукой, гася спичку, и сощурился от дыма закушенной папиросы.
— А вот вам, — сказал он, — не мешало бы обратить внимание на одного товарища из местных.
— А что такое? — заинтересовался Константин Павлович.
— Да пишет человек. Про нас сочиняет. Я, правда, не читал, но… головастый же мужик!
— А-а, Борис Евсеевич?
— Знаете уже? — удивился Серьга.
— Слышал. — Константин Павлович вспомнил рассказ Таньки, вспомнил саму девушку, и в груди его неожиданно отозвалось тепло и грустно; ему захотелось остаться одному.
Вернулась убиравшая со стола Дарья и спросила, не зажечь ли свет.
— Нет, нет, не надо, — запротестовал Серьга и стал собираться. В низенькой темной кухне он показался неожиданно высоким, головой под самый потолок. Он стоял и привычно охлопывал себя рукой по карманам.