Рассаживались шумно и бестолково, — Константин Павлович переменил места четыре. Наконец уселись. У Корнея Ивановича сквозь прутья грядушки торчала деревяшка.
— Смотри, за столб бы нам не зацепиться, — произнес Серьга, видимо, каждый раз повторявшуюся шутку, разбирая вожжи.
— Трогай, балабон, — густым голосом сказал Корней Иванович.
Серьга погонял не шибко, и ехать было покойно. Медленно догорала заря, но еще долго светлело в закатной стороне, и когда, подвода выехала к реке, то Константин Павлович, покачиваясь в телеге, смотрел и не мог насмотреться, как блестели вдали перекаты и повороты реки. Низко над головой пролетали какие-то запоздалые птахи, лошадь шла шагом, трава была высока и хлестала по ногам. Положив руки на грядушку, Константин Павлович смотрел на реку, слушал, как глухо и тупо постукивают ступицы колес, и с удовольствием вдыхал мужичий запах упряжи, дегтя и ночной сырости. «Вот, — думал он, — поселиться здесь хотя бы на год, на два. Ей-богу, можно написать такую вещь, что ахнут! Ведь как многого мы там не замечаем, не знаем, а если и знали что когда-то, то как быстро все забылось. Нет, не надо, не надо забывать, не надо отставать!»
Телега остановилась, и Константин Павлович, задумавшись, размечтавшись, с удивлением оглянулся, — оказывается, приехали. Корней Иванович с палочкой в руке бодро поковылял выбирать место, учитель в обе руки забирал из телеги какие-то сумки и припасы, Серьга распряг и увел в луга лошадь. Обратно он пришел не скоро, но принес целую охапку сухих сучьев — для костра.
Когда померкли перекаты и на берегу темной уснувшей реки заплясал огонек костра, Корней Иванович, грузный, тяжелый, с трудом вытянул на земле ногу и тягуче, взахлеб зевнул:
— Ох-хо-хо… Вот уж поистине охота пуще неволи. В Москве, поди-ка, сейчас у телевизоров люди, а мы тут на комара приперлися. Как думаешь, Константин Палыч?
— Конечно, еще не поздно, — откликнулся Константин Павлович. — Передача идет…
— Ну, да вот дождемся и мы, — закряхтел Корней Иванович, подбрасывая в костер прутик, другой. — Как только в области построят телевизор, — а строят там с зимы, это я точно знаю, сам ездил смотреть, — как только там построят, тут мы и к себе его наладим. Тогда все, Борис Евсеич, прощайся с рыбалкой! У телевизора плесневеть будешь.
— Почему? — сказал Борис Евсеевич. — Раз в неделю всегда выбраться можно.
— Сказал! Эдакие деньги угробим, а ты на рыбалку бегать будешь? Нет уж, смотреть придется.
— Не жалко денег-то? — спросил Константин Павлович.
— А чего их жалеть? Для наших людей, дорогой Константин Палыч, будь у меня золото, мне бы и золота не жалко. Ведь как вспомнишь-то сейчас, чего только им вынести пришлось! Боже ж ты мой!
— А трактор-то все-таки забрали у ребят, — усмехнулся Константин Павлович, пощупав под собой холодную землю и подворачивая полу пиджака.
— Дался вам этот трактор! — недовольно произнес Корней Иванович и потянулся к огню, чтобы выбрать уголек для прикурки. Толстое лицо его сморщилось от жара, глаза совсем утонули в щелках. Он прикурил, бросил уголек обратно в костер. — Отдам я им этот трактор, отдам. Дайте только уборку закончить. Урожай-то видели нынче какой? То-то. Его до зернышка надо убрать. А ну завтра дождь, тогда что? Соображать все-таки надо.
— А дождь будет, — поспешил вмешаться Борис Евсеевич. — Я радио слушал. Обещали по нашему району.
— Ну вот, видите, — уже более мирно сказал Корней Иванович. — Радио… Тут и без радио ясно, что будет, — и он пощупал больную ногу. — Так что-то ноет сегодня!
— Вот это радио тоже! — вдруг ни с того ни с сего рассмеялся Серьга и поднялся, сел, растрепанный как со сна. — Помнишь, Корней Иваныч, как это радио нам налаживали? Ну да как же! Еще ведерко-то нам у правления повесили, а сумасшедший возьми да и сшиби его… Да неужель забыл?
— А-а… — протянул Корней Иванович каким-то крайне недовольным тоном и быстро, украдкой взглянул на художника.
Беспокойный взгляд этот насторожил Константина Павловича. Он и без того почувствовал, что неосторожно помянутый Серьгой сумасшедший в какой-то мере касается его, а точнее, сестры Дарьи. Понял он это еще и потому, что Корней Иванович сразу умолк, а учитель, как мог, постарался замять неприятный разговор. Но оставить разговор Константин Павлович не дал, — он хотел наконец узнать о семейной жизни сестры все, как было.