— У нас Корней Иваныч первый спец по переметам, — продолжал рассказывать Серьга, разгребая теплую золу. — Нам бы с ними пойти, но там топь, комары заедят. Мы уж тут с вами на пригорочке, у огня…
Без устали журчавший голос Серьги не давал художнику забыться и даже стал отдаваться в висках. Константин Павлович раздраженно открыл глаза и увидел, что небо посерело и на его фоне двигаются две фигуры. Он машинально стал следить, как собираются учитель и Корней Иванович, а когда они ушли, попытался снова задремать, но не смог, — сон пропал. Тогда он сжался до последней возможности, чтоб не окоченеть, и, как ребенок, загляделся на веселый огонек костра, разгоравшийся все сильнее суетливыми стараниями Серьги.
Близилось утро, от реки несло плотной сыростью.
Огонек, потрескивая, облизывал все новые сучья, и отблески его пробегали по угрюмому, колючему лицу художника.
Серьга сходил за водой и приладил над огнем чугунок. Присел, протянул к огню озябшую руку и тоже засмотрелся, задумался.
Далеко отсюда, вверх по реке, куда ушли учитель и Корней Иванович, послышался плеск.
— А вы, я вижу, — тихо позвал Серьга, — тоже бобылем мыкаетесь?
Константин Павлович, не отводя от огня взгляда, скупо ответил:
— Что поделаешь.
— Да-а… — вздохнул Серьга, все еще сидя над огнем и зябко шевеля пальцами руки. — Женихи.
Константин Павлович только шевельнул бровью.
— А вот на Кавказе, я слышал, — говорил Серьга, — имеются старики, которым уже за сто, а у них бабы все еще ребятишек таскают.
— Есть такие.
— Но, по-моему, тут надо все-таки разобраться!
— В чем? — Константин Павлович вытянул онемевшие ноги и чуть не заклацал зубами, — такой нестерпимый холод приносило каждое движение.
— Как в чем? В этом самом. Ребятишек-то, может, они и таскают, но опять же старикам в этом могли и помощь оказать.
— Как оказать? — не понимал и сердился Константин Павлович.
— Ну как, известно как! Посредством, скажем, соседа.
— Ах, ты вот о чем! — рассмеялся Константин Павлович и перебрался поближе к огню. — Нет, у них там удивительно сохраняются люди.
— Значит, и нам с вами еще не заказано жениться.
— Да уж нам… — усмехнулся Константин Павлович и не договорил, заглядевшись, как огонь подбирает последние ветки. Толстой сухой палкой Серьга стал подгребать жар под самое донышко чугунка.
— Оно конечно, — рассуждал Серьга, — сейчас нам с вами жениться — не масленица. Кого возьмешь? Перестарка какого-нибудь. А это, сами понимаете… Нет, правду сказывают, что первая жена от бога, вторую люди найдут, а уж третью сам черт подсунет.
— Да, да, да, — вяло соглашался Константин Павлович, глядя, как растревоженное палкой пламя костра сердито бросается искрами в лицо Серьги и жадно растекается по закопченным стенкам чугунка.
— Вот возьмите вы опять же меня. Ну, есть у меня кума. И хорошая, скажу вам, баба. А все-таки не то. Не то, нет! Или во мне уж все сгорело? Не знаю.
— Еще найдете, — уронил Константин Павлович, думая о своем.
— Найду? — удивился Серьга. — Да вы что? Стану я искать! Я их, сучек, так ненавижу, что… А вы — искать! Скажете тоже.
— Так теперь что — и порядочных женщин не осталось?
— Нет, почему же, — уверенно возразил Серьга. — Есть. Но, заметьте, такая баба — счастье. Такая баба человеку раз в жизни попадается, и то, может, не каждому. И вот попалась тебе такая баба — держись за нее, потому как, видимо, она-то и есть от бога.
— Резонно, — вздохнул Константин Павлович.
— Помню, уж как я свою уговаривал, чтоб ребенка завести. И слышать не хотела! А как с фронта я пришел, с войны-то вернулся, — она и выходит ко мне, да вся какая-то побитая, будто моль ее поела. И ребенка впереди себя выдвигает. «Казни», — говорит. «Что ж, — говорю, — тебя казнить, коли ты сама себя казнила». А как вещи-то собрал, она и кинься ко мне: «Ты же, — говорит, — ребенка хотел, так какая тебе разница? Чем, — говорит, — этот не ребенок?» Ну уж тут я не стерпел. Чтоб чужого-то… — Серьга крепко провел по лицу и выругался. — Война, зараза! Все вверх ногами поставила. И вот с тех пор я как обсевок.
— А вы, я вижу, фаталист? — заинтересованно сказал Константин Павлович.
Серьга встревожился:
— Что такое?
— Ну, в судьбу верите, в приметы, в счастье…
— Не-ет! — запротестовал инвалид. — Своей судьбе я сам хозяин. Я ее, мил человек, вот где, судьбу-то свою, держал! — и он сжал тугой сильный кулак. — Потому и с войны явился, голову унес.