— На это он мастак.
— То-то.
— А если докторам доложить: мол, так-то и так-то, перепроверьте.
— Наивный ты человек, — проговорил Федор Губарев. — Не всякий и доктор так легко распишется за свои промахи, если даже и поверит нам. Нет уж, сами будем своих негодяев выводить на чистую воду.
— Хорошо, Федор. Не я буду, если не допеку Афиногешку, — ответил Знобишин. — Уж очень больно он меня ранил, подлец. В самую середку нож всадил. И как я раньше его не раскусил… Дружком прикидывается. А Улей-то, Улей, ох, нейтрал…
Вернувшись домой, Николай Петрович залез на печь. Хотя его знобило, но на душе стало как-то полегче. Это от того, что поделился своим открытием с председателем. Лежал он и думал, как повести наступление на своих соседей. Жизнь прожил бок о бок с Варакиным, а не предполагал, что он может решиться на такое.
Невеселые мысли Николая Петровича прервала бригадир Нюшка Строгана.
— Есть кто живой? — услышал Николай Петрович ее голос.
— Есть, есть, Нюша, — ответил Знобишин, слезая с печи. — Зябко что-то, по пояснице вроде бы мураши бегают туда-сюда.
— А я, дядя Коля, думала, ты выручишь…
— В чем?
— Да силоску некому открыть. Силос скармливать разрешили. Доярки уж так обрадовались… Выходит, зря я тебя побеспокоила.
— Ладно, ладно, егоза, ведь знаешь, что пойду, раз с печи слез.
— Я так и знала, — улыбнулась Нюшка.
Земля, которой была закидана силосная траншея, смерзлась до крепости камня. Лом, ударившись, отскакивал от нее. Немало пришлось попотеть Знобишину, прежде чем он добрался до силоса. Но, сделав дело, Николай Петрович успокоился. И что удивительно, его перестало знобить. На время он забыл даже о Варакине и сегодняшнем разговоре с председателем Федором Губаревым. Но Варакин сам напомнил о себе. Когда Николай Петрович шел мимо его дома с лопатой и ломом на плече, в окно раздался стук.
— Заходи покурить, — донесся до него голос соседа. — Старых друзей негоже обегать.
Словно неведомая сила на миг пригвоздила к тропинке Знобишина. С минуту он стоял молча, потом решительно шагнул к крыльцу варакинского дома, снял с плеча лопату, лом и не спеша вошел в дом.
— Проходи, проходи, сосед, — пригласил Варакин.
Николай Петрович так же молча прошел в передний угол, свернул козью ножку, хлопнул рукой по карману телогрейки:
— А вот спички забыл.
— Возьми там, на шестке, — кивнул Варакин.
— Принеси сам. Как это я буду в чужой кухне шастать.
— Ты чего это смеешься надо мной, — встрепенулся хозяин дома. — Ох-хо-хо, немощь моя…
— Нет, это ты, сукин кот, надо мной… над всеми нами насмехаешься! — хлопнул рукавицами по столу Знобишин. — Нечего притворяться!
— Как это понимать?! — Варакин даже привскочил с лавочки, но, опомнившись, быстро опустился на нее.
— Ага, видишь, выдал-таки себя, — овладев собой, тихо, но твердо произнес Николай Петрович. — По правде сказать, еще на днях заприметил тебя с сенцом колхозным.
— А дальше? — уже тоже спокойно спросил Варакин.
— Судить тебя надо, Афиноген, вот что дальше.
— Это за что же?
— За обман, за воровство.
— Не пойман — не вор. А обман — докажи. Я же свое докажу, вот они, справки-то докторов.
— И не стыдно тебе?
— Чего ты костопыжишься, Петрович? Чего тебе надо? Хватит, поломили мы с тобой в колхозе.
— Ты меня не тронь. Я вот только что сейчас ломил, а ты… Эх, сосед, сосед…
— Ладно, не кипятись. Давай посидим рядком да поговорим ладком. У меня и бутылочка, кстати, давненько простаивает. Можно все по-хорошему уладить, без шумихи…
— Меня ты не купишь, — отрезал Николай Петрович, сгребая со стола рукавицы. — От своей совести, если она еще в тебе есть, не откупишься выпивкой. Посмотри на старух, что на ферме работают… Горяча скоро покажется лавочка, на которой сидишь. Ожгет она тебя…
— Постой, постой, Петрович! Куда ты?
Но Знобишин был уже в сенях.
— Не торжествуй, сосед, не докажешь. Да и кто тебе поверит, — злобно кричал Варакин. — Никто! А за клевету, знаешь сам…
Николай Петрович остановился у крыльца, взял лом и лопату, потом тихо сказал:
— А я уже доказал. Казнись теперь моей ненавистью. И не будет твоей совести отныне покоя… от меня, ото всех нас…
У РОДНИКА
АГНЮШКА теребила лен на крайнем загоне поля. Стояла невыносимая жара. Земля так затвердела, что, казалось, корни пожелтевших растений были впаяны в камень. Когда она брала в горсть стебли льна, головки его невнятно нашептывали какую-то песенку без слов. От этого у Агнюшки еще сильнее ныла натруженная спина, саднило намозоленные руки, а голова наливалась свинцовой тяжестью. Хотелось пить. Агнюшка вспомнила, что на конце поля бьет из-под земли маленький родник. Наскоро перевязав сноп, она устало побрела к нему.