========== Часть 1 ==========
У Леры есть два предположения. Она уверена, что практика на первом курсе в меде была одной из самых долгих и нудных развлекаловок в её жизни. И второе: Разумовский даже дома без зрителей ведёт себя, словно в театре, и одевается так, будто собрался на модный показ пугать стилистов до последнего писка.
Ошибается она только в первом.
Ей чертовски не хочется оставаться у Сергея, тем более на долгий срок. Родным соврать не проблема — с этими двумя психопатами она как-то это делать научилась. Выбора у неё всё равно нет: Лере тяжело даже элементарно подниматься на ноги первые несколько дней после падения.
Разумовский большую часть времени отсутствует, катаясь через весь город, чтобы присмотреть за Олегом. В первый день он заявляется только под вечер. Заглядывает к ней в комнату с миской чего-то дымящегося и вкусно пахнущего, тихо проходит в комнату.
— Я не сплю, — Лера тут же поворачивает голову к нему, едва заслышав его шаги ещё в коридоре.
О, теперь-то она к шагам прислушивается.
Сергей ухмыляется, и Лера глаза закатывает. Ну да, как будто он боялся бы её разбудить, конечно.
Но ведь крался же.
Лера смеряет внимательным взглядом миску в его руках и пытается подняться по подушке. Серёжа с садистской ухмылкой наблюдает за её жалкими, откровенно говоря, попытками. Отставляет миску, усаживается на край её — на ближайшие фиг знает сколько недель — кровати.
— Не думала, что ты умеешь готовить, — язвит она, когда Сергей, мягко положив ладони на её плечи, помогает всё же сесть, прислонившись к подушке.
— И видимо не слышала про такое чудо прогресса, как доставка еды, — Разумовский усмехается и тянется за миской.
Лера закатывает глаза. Что ж, он миллиардер, хоть и бывший. Может позволить себе суп заказать курьером.
Может, даже не по акции.
Рука трясётся, поэтому ложку Лера перехватывает покрепче. Серёжа уходить явно не торопится. Лера вот его весь день не видела и ещё столько же не видела бы.
Она понимает, что больший срок невидения Разумовского глупо загадывать, кантуясь в его доме и принимая его помощь, пока в себя приходит.
А он словно не хочет один оставаться.
— Как Олег? — спрашивает она, замечая за собой, что задаёт вопрос даже не из вежливости.
Слишком уж Разумовский бледный.
Даже бледнее обычного.
Он молчит, нервно кивает, косится на неё, едва поворачивая голову.
— Жить будет, — коротко бросает он и хмурится. — Ешь давай.
К такому Разумовскому Лера не привыкла. Её передёргивает от мысли, что она в принципе к какому-то из Разумовских привыкла. Но в кокетливой бестии было хоть что-то уже хотя бы относительно понятное для неё. Мрачный Сергей пугал её. Вернее, пугал бы, не клони Леру в сон от обезболивающих буквально постоянно.
Она протягивает ему пустую миску. Серёжа принимает её на автомате, не глядя даже. Чуть щурит светлые глаза, наклоняет голову. Смотрит на Леру изучающе. Кусает губу и улыбается.
— Ты ведь понимаешь, что могла бы избавиться от нас обоих? — он надеется, что она ответит честно и — правильно, так, как ему нужно.
Другой ответ не примет даже.
Лера медлит.
— Да, — она съезжает ниже по подушке, закрывает глаза, лишь бы не видеть человека, которого и впрямь непонятно за каким хреном спасла. Чтобы услышать, очнувшись, какая она неосторожная, и что не тому её учили?
Чтобы почувствовать, проваливаясь в тот день в темноту уже в который раз, как осторожно сжимают её тонкие пальцы, шепчут на ухо искреннее «спасибо».
И, видимо, чтобы и дальше делать вид, что эмпатии между ними нет никакой, приснилась, причудилась в тяжёлом забытьи.
В закрытые веки всё ещё бьёт свет. Кровать чуть скрипит, когда Сергей поднимается.
— Отдыхай, — негромко говорит он.
Лера молчит, поток отягощающих душу мыслей выдаёт бессовестно морщинка между бровей.
— Ты тоже, — выдыхает, наконец, окончательно себя зарывая в то, из чего всё это время старалась выползти.
Лера находит в себе силы подняться спустя несколько дней. Ей чертовски больно в каждой клеточке её тела, но просит поесть это самое тело с настойчивостью поистине завидной. Ещё и посреди ночи, по закону подлости.
Голова раскалывается. Лера выходит из комнаты — маленькую экскурсию для неё провели, когда она смогла встать в первый раз. По стене, но в её положении это практически везение. Она едва ли запомнила, где какая комната, потому что у Разумовского их как-то слишком много для того, кто живёт один.
А вот где кухня, почему-то, запомнила наверняка с первого раза.
Днём она натыкается на все эти склады ножей и оружия в самых неожиданных местах, пока самостоятельно изучает окружающий её крохотный мир. Разумовский по обыкновению торчит допоздна у Олега. Они не разговаривают практически — для болтливого Разумовского это что-то за гранью. Он уезжает из дома рано, возвращается под ночь. Молчаливый и очень, очень уставший.
Лёд как-то трескается в эту ночь. Нет, Лера понимает прекрасно, что шастать в это время суток по дому опасного маньяка — идея вообще-то так себе. Просто из-за обезболивающих, которыми её пичкают, всё время спать хочется, и организм бунтует.
Вот сейчас два часа ночи, а ей жутко хочется есть. Оправдана, пожалуй, полностью.
Она встаёт с постели, натягивает тёплый свитер прямо поверх пижамы, крадётся в пушистых тапочках к кухне.
В холодильнике мышь не повесилась, а явно проживает мамаэтонефазу, потому что набор еды там выглядит так, будто пятнадцатилетнему подростку дали пять косарей и пустили в ашан.
Выудив более менее приличный кусок сыра, Лера холодильник закрывает и вздрагивает, когда мимо неё в самом, наверное, вычурном красном халате, какой только можно было урвать по мажорской акции, проходит мимо Разумовский. Вид у него, пожалуй, хуже той повешенной мышки из мифического холодильника, про которую все говорят.
Он останавливается на секунду, смотрит на Леру придирчивым взглядом. И вдруг усмехается с какой-то даже теплотой в ледяных глазах.
— Ма шери, к этому сыру подойдёт, м-м-м, — он открывает шкафчик, пробегается пальцами по складу бутылок, которому бы позавидовал любой алкаш-эстет, — вот это.
Выудив винишко, отдаёт бутылку опешившей в край (и не собиравшейся бухать посреди ночи) Лере.
— Сильно не увлекайся, с твоим обезболом не самая приятная штука, — манерно говорит он и вынимает из холодильника заледеневший наггетс. — Спокойной ночи, — добавляет, прежде чем уйти, широко зевая на ходу и растрепывая пятерней волосы.