Ну а слышать ты у меня всегда умел. Внимательно слушай лишь то, что говорит тебе она и твоё сердце, в таких делах оно часто мудрее головы. Верь только себе и тем, кто верит тебе безусловно, а остальных слушай вполуха. Вредный совет, но не в твоем случае, мальчик мой. В твоём, по моему глубокому убеждению, единственно верный.
Я знаю, что встретимся мы ох как нескоро, и искренне тому счастлива. Я за тебя радуюсь, ведь люблю тебя как родного сына. Ты и сам знаешь, но никогда не бывает лишним ещё раз сказать о любви тому, кого любишь. Не бывает много таких признаний, они несут в родное сердце тепло, веру, надежду и свет. Помни, что я всегда с тобой, как всегда с тобой твои мать и отец, царствие им Небесное за сделанное в жизни. Всегда с тобой, незримо за спиной. Ни о чём не волнуйся и ни в чём себя не кори. Ухожу по своей воле, а не против неё. Я готова и Суда не боюсь.
Тебя уношу в сердце. Меня ты найдешь в своём, я приду по первому зову. А коли захочется навестить, то это тебе на Востряковское: землица там у меня давно уж куплена.
Немного в дела тебя погружу. Мальчик мой, пусть ты всегда мне показывал, что ничего тебе от меня не нужно, и бескорыстность и искренность твою я всем сердцем чувствовала, но моя воля осталась неизменной. Не обижайся на меня и пойми, я хочу быть за вас спокойной. Одному тебе не надо, а разрастётся твоя семья, всё пригодится. Здесь копия завещания и дарственная. Само завещание у Михаила Олеговича Панченко, моего поверенного. Телефон его оставлю ниже. И здесь же заключение врача о том, что Анна Григорьевна Фёдорова изъявила свою волю, находясь в здравом уме. Это на всякий случай. Сына я о своём последнем желании в курс дела ввела. Надеюсь, он поведёт себя достойно, прислушается к матери и не будет чинить преград. Написала на тебя ведь сначала дарственную, но Михаил Олегович мне разъяснил, что без твоего письменного согласия, данного при моей жизни, она не имеет силы. И всё-таки пусть и она у тебя будет. Квартирой распорядишься по своему усмотрению. Захочешь передать на благотворительность, передай. А я бы на твоём месте её продала и купила подальше от города дом. Будет где деткам резвиться и от суеты прятаться.
В моем секретере найдешь на квартиру все документы, Егорушка.
О Тимоше обещала заботиться Галочка. Ты наверняка её помнишь, раньше мы с ней часто на лавочке вместе воздухом дышали. 58-я квартира этажом выше. Она проверяет нас каждое утро, знает всё. Так что за кота не волнуйся, не обидят и голодным не оставят.
Ульяшу за меня обними. Как случилась с тобой беда, от неё большая поддержка мне была. Передай ей от меня вот что: умение не держать зла — признак истинной силы. Не хочу, чтобы её прекрасная душа плакала, достаточно ей горя. Не забудь, Егорушка. Она поймёт.
Любите друг друга, дети. Берегите, цените. Слушайте. И не обижайте.
Всегда ваша, бабушка Нюра
6 ноября
«Шестое…»
Он, может, смог бы вынести её последний привет стоически, но в конверте обнаружились две фотографии. Они с баб Нюрой там вместе. На одной — у неё дома, в гостиной. Он с горящими глазами у чехословацкой мебельной стенки, а она, стоя чуть правее, тянется к «Трём мушкетерам» и «Графу Монте-Кристо» Александра Дюма. А на заднике синим карандашом надпись: «Егорушке десять». На второй они сидят рядом на излюбленной лавке. Баб Нюра смотрит в камеру со скромной улыбкой, а он — нетерпеливо сложив на груди руки и коварно приподняв уголок губы. Кажется, буквально за секунды до щелчка затвора собеседница успела навести его на некую гениальную мысль, и шило в заднице требовало немедля пойти и проверить на Ульяне степень её гениальности. Да, что-то такое… Одна из тысяч его провокаций родилась благодаря неосторожно брошенной фразе баб Нюры. А на заднике ручкой надпись: «Егорушке пятнадцать».
Не знает, сколько простоял, пялясь на высаженный точно под бабушкиным окном, а теперь разросшийся и готовый вот-вот пышно расцвести куст сирени, а потом — и вовсе прикрыв веки. Минуту или все тридцать? Рука с зажатыми между пальцами листами и фотографиями давно бессильно опустилась, в носу продолжало щипать, сведённые брови в заданном положении заклинило, сердцу в груди стало узко, тесно, а воздуха легким — ничтожно мало. Веки упрямо жмурились, и где-то между ними стыла жгучая вода. Чем сильнее его штормило, тем прочнее и уверенней становился замо́к Улиных рук. Она так и простояла всю дорогу там, за спиной, ни на секунду не ослабевая хватку и не издав ни звука, даже шороха. Только задышала глубже. Беспокоилась, и это ощущалось лопатками.