Семен наклонился над ней:
— Как хочешь, Леночка, все будет так, как ты хочешь...
Вера Тимофеевна тихо сказала, едва шевеля губами:
— Только «скорую».
Она позвонила по телефону, вызвала «скорую помощь».
Вскоре явился молоденький светлокудрый доктор с еще более молодым фельдшером. Серьезно хмуря слабо намеченные брови, доктор долго, вдумчиво выслушивал и выстукивал Лену, потом сказал:
— По-моему, крупозное воспаление легких...
Семен посмотрел на его длинные девичьи ресницы.
— Неужели? — пробормотал сразу одеревеневшими губами. — Правда?
— Если доктор говорит, он за свои слова отвечает, — вмешался молодой фельдшер, голос его прозвучал в ушах Семена подобно похоронному колоколу.
Вера Тимофеевна вместе с Семеном закутала Лену в пальто и в одеяло, поехала с нею в Боткинскую больницу. Через час она позвонила Семену: диагноз, поставленный юным доктором, подтвердился, двустороннее крупозное воспаление легких.
— Случай непростой, — сказала Вера Тимофеевна, — но надеюсь, что врачи ее выцарапают, я тут уже успела поговорить со всеми.
«Как хорошо, что мы оказались в одной квартире с Верой Тимофеевной, — подумал Семен, — что бы я без нее делал?»
Потом он подумал о том, как быть с Лелей, что делать дальше...
Леля сидела за столом, обеими ладонями держала стакан молока, время от времени наклонялась к стакану и дула в него, молочные брызги летели во все стороны.
— Батюшки, — спохватился Семен, — с Плюшкой еще надо выйти, она же невыгуленная.
Семен вышел с Плюшкой, очень быстро вернулся, на сердце было неспокойно, как там Леля одна, но она по-прежнему сидела на своем высоком стульчике за столом. Увидев его, спросила:
— Мама?
— Мама сейчас придет, — сказал Семен. Но Леля не поверила ему и заревела в голос.
Семен выбежал в коридор, схватил телефонную трубку.
Маша спросила сразу:
— С кем Леля?
— Со мной, — сказал Семен.
— Это не дело, — сказала Маша.
— А что ты мне посоветуешь? — спросил Семен. — Куда мне ее?
— Давай ее ко мне, у меня подруга все время дома, ей у нас будет хорошо.
Семен почувствовал, как на сердце у него сразу стало легче. Не легко, разумеется, но значительно легче, в самом деле, это Маша хорошо придумала. Так, как надо.
Он осмелел и спросил:
— Возьми тогда Плюшку тоже, ладно?
— Валяй, приводи свою Плюшку, — согласилась Маша.
Семен положил трубку и только тогда подумал, что так и не вспомнил о матери, как не было ее у него никогда. Может, и вправду не так уж не права Лена, когда говорит, что хуже ее свекрови трудно отыскать человека...
Он положил Лелю в коляску, собрал немного белья в небольшой чемодан, нацепил поводок на Плюшкин ошейник и отправился в Большой Власьевский переулок, к Маше.
Ему не приходилось еще бывать у нее, и он удивился, увидев старый арбатский особнячок, сохранившейся еще с давнего времени, с узкими окнами и жестяным флюгером в виде петуха на крыше.
Маша встретила его в дверях, провела в дом, он увидел две маленькие, жарко натопленные (в углу, в коридорчике топилась печь-голландка, выложенная старинными изразцами) комнатки. Полы застланы домоткаными половичками, широкая кровать и две кушетки, на которых лежали одинаковые льняные покрывала. На подоконниках цвели алая и лиловая герань, а над ними возвышался огромный куст столетника.
— У тебя уютно, — сказал Семен, оглядываясь вокруг.
— На том стоим, — сказала Маша, — а вот и моя подруга, Валя, познакомься.
Невысокая женщина, как видно, постарше Маши, вошла в комнату, застенчиво улыбнулась Семену.
— Располагайтесь, — сказала, — будьте, как у себя дома...
Она выговаривала слова не по-московски, на «о». И вся она казалась провинциально-уютной, патриархальной и в отличие от Маши какой-то, как подумал Семен, негромкой...
— Я к вам почти со всей семьей, — сказал Семен, — и с дочкой, и с собакой...
Помрачнел, подумав о том, что вовсе не вся семья в сборе.
— Как вашу дочку зовут? — спросила Машина подруга.
— Левя, — ответила Леля.
— А меня тетя Маша, — сказала Маша, — а ее — тетя Валя.
Леля протянула руки к Маше.
— Ах ты, моя детка, — растроганно проговорила Маша. — Устала, наверно?
Леля подумала и зевнула.
— Надо ее уложить спать, — сказала Валя.
— Сперва пусть молока попьет, — сказала Маша.
Позднее она вышла проводить Семена.
— Не беспокойся ни о чем, будем за дочкой твоей следить в четыре глаза...
— Можешь себе представить, я ведь сразу о тебе подумал, — сказал Семен, — ни о ком другом, даже не о матери, а только о тебе.
Смуглые щеки Маши снова, как и тогда, в тот памятный раз, покрылись неярким румянцем.