Прошло какое-то время, и Эрна устроилась дежурной сестрой в Боткинскую больницу. Завотделением советовал ей:
— Иди в медицинский, учись дальше, на врача, я уверен, ты будешь отличным врачом, ты и теперь умеешь лечить получше любого новоиспеченного лекаря.
Эрна послушалась его. То же самое говорил ей некогда Кучеренко. Сердито морща лоб, жуя губами, бросал отрывистые слова:
— Тебе бы учиться, тогда толк будет...
Было очень трудно, работала и училась, на работе урывками готовилась к семинарам, зачетам, экзаменам, читала учебники, а в это самое время из различных палат раздавались требовательные звонки: «Сестра, утку», «Сестра, лекарство», «Сестра, укол», «Сестра, откройте окно... посидите возле меня... побудьте еще немного... поговорите со мной...».
К утру после ночного дежурства голова ее гудела, как котел. И никуда не хотелось идти, ни в какой институт, одна мысль, одно желание владело ею: спать, выспаться как следует...
Однажды она даже призналась Таше, своей старой подруге:
— На фронте, честное слово, было легче...
Таша удивилась, как же быстро она позабыла обо всем. Ведь сама же рассказывала: случалось, в день бывало по двадцать операций, она ассистировала хирургу, все тому же Кучеренко, а за окнами медсанбата рвались снаряды. Однажды над ними пролетел вражеский бомбардировщик, сбросил бомбу, хорошо, не самую большую, однако зазвенели разбитые стекла, ворвался ветер, мгновенно погасла керосиновая лампа. Кучеренко резко двинул в сторону Эрны колючую седую бровь:
— Свечу зажги, а ну, быстро!..
Да, всякое случалось на фронте, и все-таки Эрне временами казалось: здесь, на гражданке, еще труднее...
Эрна окончила институт, стала врачом-хирургом, осталась работать все в той же Боткинской больнице; к тому времени она раздалась в плечах и в бедрах (у нее была широкая кость), в густых ее волосах появилась первая седина.
Таша советовала ей красить волосы, но Эрна сказала:
— Еще чего! Кого это я обману, тебя, или себя, или еще кого-нибудь?
— Но ведь все красят, — возразила Таша. — В известном возрасте приходится красить.
— А я не буду, — отрезала Эрна. Однако она никому, даже Таше, не призналась бы, что боится старости.
О, как же она страшилась своего будущего! Как не хотела стареть! По утрам, собираясь на работу, подходила к окну, брала ручное зеркало, долго, придирчиво разглядывала свое большое цветущее лицо с твердой косточкой зрачка, чуть желтеющую на висках и возле губ кожу; полуоткрыв крупный, четко очерченный рот, она улыбалась, блестели сплошные белые зубы. Зубы были, как она выражалась, единственное светлое пятно в темном царстве ее наружности, за зубы она была спокойна, они были безукоризненны, все остальное являлось, по правде говоря, спорным.
— Ты, моя милая, не на всякий вкус, — говорила Ирина Петровна. — Надо тебя очень и очень знать, чтобы ты понравилась.
— И на том спасибо, — отвечала Эрна, ни капельки не обидевшись на Ирину Петровну.
Когда ей исполнилось сорок восемь лет, на нее внезапно обрушилась любовь, самая настоящая, самая что ни на есть непритворная.
Разумеется, ей случалось и раньше влюбляться, но это все было так, несерьезно и неглубоко.
Впрочем, она была не одинока, многие врачи и сестры в больнице, молодые и даже пожилые, переживали любовные страсти, ждали телефонных звонков.
Одна сестра, моложе Эрны и тоже не очень красивая, даже клялась покончить с собой, если он не женится.
Говорила о нем:
— Он — вся моя жизнь. Без него я все равно жить не буду.
Как-то Эрне довелось видеть его. Низкорослый, прыщеватый, нос картошкой. Есть кого любить, по ком с ума сходить...
К слову, он женился на той самой сестре. И жили они, словно кошка с собакой, не было дня, чтобы не дрались.
И Эрне вспомнились слова Кучеренко, сказанные уже и не вспомнить по какому поводу:
— Бог тогда наказывает человека, когда исполняет его желания...
«А у меня нет никаких желаний, — думала Эрна, не то радуясь этому, не то удивляясь. — Нет как нет».
Однажды в конце июля она записалась на поезд здоровья. И поехала вместе с другими врачами и сестрами их больницы за грибами под Можайск с ночевкой.
Ей понравился этот поход прежде всего потому, что все было в новинку — туманный рассвет, тихая росистая трава, по которой идешь ранним утром, молчаливые деревья вокруг и под ними желанные коричневые, розовые, серые шляпки грибов.
Она зашла далеко, в самую глубь леса, огляделась, никого поблизости, крикнула:
— Эй, кто здесь есть еще?
Молчание было ей ответом.