Она не испугалась, пошла дальше, где-то вдалеке раздавался шум проезжавших машин, она знала, там шоссе, и побрела в ту сторону. В корзине ее было штук десять сыроежек, один трухлявый белый и два подберезовика.
И тут вышел из-за деревьев он. Казалось, все время стоял тут же, только и ждал, когда она подойдет поближе.
Глянул в ее корзинку, спросил:
— Это все?
— Да, — ответила она.
— И наверное, ходите с самого утра?
— Конечно.
— Не густо, — сказал он; нагнувшись, поднял земли свою корзину, показал ей. — Что скажете?
Корзина была полна доверху, грибы — сплошь белые и еще подберезовики и подосиновики, сыроежки — ни единой.
— Вот это да! — воскликнула Эрна.
— То-то, — сказал он. Сорвал несколько широких, разлапистых листьев папоротника, прикрыл ими свои грибы. — Чтобы никто не завидовал.
— А вы боитесь зависти? — спросила она.
— Нет, не боюсь, напротив, жалею завистников.
— Почему вы их жалеете?
— А им тяжко живется, ведь всегда найдется тот, кому в чем-то повезло больше: грибов ли больше собрал, или потолок в квартире выше, или волосы гуще...
Тут она впервые заметила, что он лысый. У него была круглая, словно шар, красивой, законченной формы, совершенно лишенная волос голова.
На смуглом худощавом лице очки. Глаза добрые, внимательные, и весь он, довольно высокий, с узкими плечами и длинной шеей, производит впечатление очень здорового, уравновешенного, доброго человека. Уже не молод, хорошо за пятьдесят.
— Кажется, я заблудилась, — сказала она.
Он улыбнулся. От улыбки лицо его похорошело. Даже стало как будто бы немного моложе.
— Здесь трудно заблудиться...
— Так я же заблудилась!
— Вам это только кажется.
— Вы здесь живете? — спросила она.
— Отнюдь, приехал из Москвы, как и вы.
— Откуда вы знаете, что я из Москвы?
— Если бы я был Шерлок Холмс, а вы, к примеру, Ватсон, я бы вам объяснил, что прежде всего знаю, по выходным сюда приезжают грибники из Москвы, во-вторых, у вас за ремешком часов билет.
Она глянула на свою руку: в самом деле, за ремешком заткнут обратный билет до Москвы. Улыбнулась, сказала:
— Все ясно.
— Так говорил обычно этот классический тупица и бестолочь доктор Ватсон, когда Холмс объяснял ему все, что следует.
— Ну, не такая уж я бестолочь, — сказала Эрна, ничуть, впрочем, не обидевшись.
— Заранее скажу, совсем вы не бестолочь, — согласился он.
Подошел ближе.
— Давайте познакомимся, хотите?
— Давайте.
— Я — Илья Александрович. Фамилия у меня громкая.
— Какая же?
— Громов.
— Громов? Скорее громовая.
— Может быть, и так, — сказал он. — Меня, кстати, большей частью все зовут по фамилии. Так как-то получилось. Возможно, потому, что короче, пока произнесешь «Илья Александрович», наверняка полсигареты выкуришь, а «Громов» — коротко, лаконично, даже выразительно. Вы не находите?
— Пожалуй, — сказала Эрна.
— Так что называйте меня, пожалуйста, по фамилии. Идет?
— Идет.
— Кстати, — начал он снова, — а вас-то как кличут?
— Эрна Генриховна.
— Солидно, — сказал он.
— Обыкновенно, — сказала Эрна, она не любила, когда к ее имени-отчеству относились, как ей думалось, несколько предвзято.
— Пошли в ту сторону, — сказал он,
— К шоссе?
— Да.
Не торопясь, дошли до шоссе.
— Вот я и вывел вас на дорогу, — промолвил Громов.
— А где же в таком случае вокзал?
— Километров за пять отсюда, только зачем он вам?
— Просто на всякий случай. Мы же с вокзала поедем домой.
— А сперва соберетесь все вместе, будете сидеть вокруг костра и петь песни?
Он сморщил лоб, вдохнул воздух и запел тоненько, жалобно:
Что стоишь, качаясь, тонкая рябина...
— У вас не получается, — сказала Эрна. — Видно, что кому-то подражаете, но выходит как-то ненатурально.
— Может быть, и вправду неестественно, но я до того не люблю эти организованные вылазки на природу!
— А вот мне это все в новинку!
— Вы раньше никогда не ходили в лес за грибами?
— Нет, представьте, как-то ни разу не приходилось.
— Счастливая! — воскликнул он.
Она удивилась:
— Чем же я счастливая?
— Потому что вам все это предстоит узнать в первый раз — ходить в лес, искать грибы...
— Уже искала, — она кивнула на свою корзинку. — Теперь бы еще своих найти.
— Я говорю не о сегодняшнем дне. Потом ночевать в лесу, в палатке, просыпаться на рассвете, и дрожать от холода, и умываться, когда утренний ветер с силой хлещет в лицо, и потом снова ходить по никогда не виданным дорогам...
— Вы говорите, как стихи пишете, — заметила она. — Того гляди в рифму начнете.
Он, как бы опомнившись, улыбнулся, сложил вместе ладони, словно прощения просил.