Кто бы подумал, что это и есть та самая царь-девица, храбрая революционерка, бесстрашная воительница, о которой в их роду шли легенды!
Надежда считала, что у нее сильный характер — в бабку.
Жаль, правда, что лицом не удалась в нее, бабка была красавица, а она, Надежда, самая обыкновенная, ни красивая, ни уродливая.
И Артем когда-то говорил:
«Ты у меня рядовой товарищ, таких по двенадцати на каждую дюжину...»
И смеялся. А она не обижалась. Любила его без памяти.
Она старалась не вспоминать о нем, а он, как нарочно, виделся в каждом проходившем по улице мужчине.
У нее сердце падало: он, Артем, идет ей навстречу, в глазах возникал туман, становилось трудно дышать, мужчина приближался — не он.
Она вздыхала с облегчением, и в то же время сердце покалывало: «Как-то он там? Что с ним?»
Сама от себя скрывала, не желая признаться, что до сих пор любит его, не может не любить.
Сколько раз рука ее уже была готова написать ему письмо туда, в Салехард!
Сколько раз терзало ее неукротимое желание сесть на самолет, прилететь к нему, а там будь что будет!
Но сильная, неуступчивая кровь бабки Капитолины текла в ее жилах.
Надежда стискивала зубы так, что слезы выступали на глазах.
Ни за что, никогда не сделает она первого шага, не напишет, не поедет к нему, а если он объявится, не откликнется ни на одно его слово...
Так и вышло. Он не раз приезжал в Москву, звонил ей, просил встретиться, хотя бы раз, хотя бы ненадолго, она наотрез отказалась, раз и навсегда.
— Нам ни к чему с тобой видеться...
Однажды весной в квартире целый день раздавались телефонные звонки, кто-то все время молчал в трубку.
Леля уверяла:
— Это меня, наверняка меня...
— Кто же этот осел? — интересовался Сева.
— Там, один, ты не знаешь...
И бежала на каждый звонок, красивым голосом произносила «алло» на иностранный манер, спрашивала интимным полушепотом:
— Кто это? Ну, скажите! Ну, я прошу вас...
Севина мать Ирина Петровна не сомневалась, эти звонки предназначены ей, была у нее одна клиентка, прекапризная особа, до смерти избалованная мужем, Ирина Петровна как-то побыла у нее с неделю, потом решительно отказалась.
— У нас не старое время, чтобы исполнять капризы скучающих дамочек...
И теперь Ирина Петровна считала, что дамочка, разозлившись на нее, решила отомстить, звонит и молчит в трубку. Она подходила к телефону, говорила «слушаю» и начинала в ответ на молчание:
— И не совестно? Вот уж поистине стыд не дым, глаза не ест.
В трубке всё молчали, а Ирина Петровна постепенно разгоралась.
— Все одно, молчите или не молчите, а ничего у вас не выйдет, — самодовольно изрекала она. — Я же знаю, кто это, так вот, знайте, я ничьей рабой не была и не буду...
В конце концов подбегал Сева, если он был дома, и вырывал у нее из рук трубку, разговор мог продолжаться до бесконечности, Ирина Петровна была неутомима в перечислении нанесенных ей обид и собственных заслуг...
Только лишь одна Надежда справедливо решила:
— Это Артем...
Он молчал по нескольку раз в день, причем стоило ей, Надежде, подойти к телефону, сказать, по своему обыкновению, протяжно: «Да, я слушаю...» — звонки мигом прекращались. Словно невидимый абонент только того и ждал, чтобы услышать ее голос.
Как-то он подстерег ее возле института, она возвращалась с лекции, и он встретился ей на улице. Все такой же оживленный, подвижной, загорелый, правда, темные волосы его немного поседели, вокруг глаз появились мелкие морщинки.
Протянул ей руку:
— Привет, родная...
— Привет, — сказала Надежда.
Старательно отводила глаза в сторону, чтобы не встретиться с ним взглядом. Вдруг (в который раз!) осознала, до чего ей тяжко без него и как отрадна для нее эта встреча, которой она в одно и то же время и боится и желает...
Он шел рядом, не касаясь ее.
— Как живешь? — спросил.
— Нормально, — ответила она.
Он скользнул взглядом по ее лицу.
— Ты похудела и...
— И подурнела? — продолжала она. — Валяй, не стесняйся. Или хотел сказать, что к тому же и постарела?
Он кивнул.
— Есть немного. Как-то возмужала, что ли...
Она усмехнулась:
— Возмужала — слово не самое подходящее для женщин...
— Только не обижайся, ладно?
Она не обиделась. Его слова лишь чуть-чуть царапнули ее, словно он говорил о ком-то другом, постороннем.
Позднее она поняла свое ощущение: что бы он ни сказал, даже если бы и выругал ее самыми страшными словами, это ничего бы не изменило. Она продолжала бы любить его, но все равно, как решила, так тому и быть, хвали он ее или кори, любуйся или отворачивайся, она к нему не вернется. И не быть им уже никогда вместе...