Но выпускники почему-то не попадались ей. Все подруги и приятели собирались учиться дальше, кто куда, правда, иные работать.
Леля подумала и решила также устроиться на работу. Надежда помогла: порекомендовала ее в деканат своего института. Леля стала секретарем деканата.
— Поработаешь, приглядишься что к чему, может быть, следующей осенью поступишь в институт на первый курс, — говорила Надежда.
Леля вяло соглашалась с нею:
— И так может быть.
— Даже вполне может быть, — уверяла Надежда. — Ты только не ленись, приглядывайся к учебному процессу, погляди вокруг себя, шире раскрывай глаза, тогда больше увидишь...
Леля после рассказывала:
— Все меня учат. Надежда Ивановна туда же: раскрой глаза, больше смотри, что же она-то сама глаза закрывала, когда ее ненаглядный муженек ушел в загул?
Мария Артемьевна выговаривала ей:
— Так нехорошо говорить.
Но Леля в ответ разразилась слезами:
— А талдычить одно и то же хорошо? Я же никого не прошу наставлять меня на путь истинный.
Потом появилась вторая, самая большая сложность — Леля влюбилась в женатого тридцатипятилетнего отца семейства.
Познакомилась она с ним в электричке, когда ехала на день рождения любимой подруги Симочки Верзиловой.
Был июнь, солнце палило уже по-летнему, стояла жара, и Леля с удовольствием думала: «Вот приеду, возьму полотенце и — на пруд...»
Симочка жила в Тарасовке, неподалеку от ее дачи раскинулся большой пруд, на берегу — тенистые деревья, трава густая по пояс...
Даже думать обо всей этой благодати в жару было отрадно.
Леля вышла на площадку вагона, смотрела на мелькавшие мимо поля и перелески.
— Выходите в Мытищах? — спросили ее.
— Нет, — не поворачивая головы, ответила она.
— Жаль.
Леля обернулась, глянула: кто сказал?
Он стоял позади нее — смуглый, немолодой, седеющие прямые волосы, угольно-черные глаза и брови.
Подумала лениво:
«Такие вот смуглые мгновенно загорают...»
Он не сводил с нее своих пронзительно-черных глаз.
— Жаль, — повторил он.
— Почему жаль? — спросила она.
— Мы бы сошли вместе.
Она и сама не могла понять, как это у нее вырвалось:
— Возьмите и поезжайте дальше.
— Куда же? — с готовностью отозвался он.
— Куда-нибудь...
— Вы куда едете?
— В Тарасовку.
— Тогда и я с вами в Тарасовку.
Они вместе сошли с поезда, дощатый перрон как бы плавился на солнце и пах согретой солнцем смолой и хвоей.
Смуглый человек слегка касался Лели плечом, он был ненамного выше ее ростом. Глянул на Лелю, улыбнулся, зубы ровные, белые, лицо сразу же стало моложе, добрее.
«Ему идет улыбаться», — подумала Леля. Ответно улыбнулась:
— Нам далеко. Не устанете?
— Разве я такой уж слабак с виду?
Она засмеялась:
— Нет, не такой. Просто вы... — Она засмеялась.
— Старый?
— Ну, не старый, пожилой...
Он спросил:
— Сколько вам лет?
— Скоро двадцать один.
— Мне почти в два раза больше, через четыре месяца тридцать шесть.
— А мне через семь месяцев двадцать один.
— Стало быть, поскольку вы хоть немного, но уже ближе ко мне, выходит, не такой уж я пожилой...
— Не такой, — согласилась Леля,
Так они шли, перекидываясь словами, словно мячом, он кинет слово — Леля подхватит, она кинет — он поймает...
Необычное чувство владело Лелей: он отличался от всех тех мальчишек, которые окружали Лелю, — они либо петушились, стремясь так или иначе «повытрющиваться» перед нею, как выражалась Мария Артемьевна, либо, смущаясь, молчали и только таращили на нее глаза.
А этот был раскованный, непринужденный. Чувствовалось, что он не притворяется, не манерничает, не играет неприсущую ему роль. Он такой, какой есть.
Они дошли до Симочкиной дачи.
— Идемте, — позвала Леля.
— А удобно?
Вместо ответа она потянула его за рукав.
Симочка, полная, вся как бы налитая, на щеках яркий румянец, даже шея розовая, сидела на террасе, ела клубнику, политую молоком.
Увидев Лелю с незнакомым мужчиной, удивленно расширила глаза.
— А ты раньше всех, — сказала.
— Познакомься, — сказала Леля, — это... Вдруг засмеялась: — Слушайте, а я ведь не знаю, как вас зовут...
— Григорий Сергеевич.
— А я Леля. Это моя подруга Симочка.
Он пожал руки, сперва Леле, потом Симочке.
— Поздравьте меня, — сказала Симочка. — Сего дня я родилась.