— Спасибо. — Надежда улыбнулась. Эрна Генриховна верна себе, всегда обо всех беспокоится. — У меня есть обед на два дня...
— Меня не касается, что у вас есть обед, я приглашаю вас на свой обед...
— Большое спасибо, что-то нет аппетита, неохота...
— Потому и нет аппетита, что вы одна за столом, — наставительно произнесла Эрна Генриховна. — Когда за столом семья, много людей и все едят, даже у самого испытанного меланхолика разыграется волчий аппетит...
Надежда, все еще улыбаясь, покачала головой, но Эрна Генриховна не отставала:
— Пойдемте, слышите? У меня сегодня немецкий суп с клецками и тушеное мясо. И сегодня ко мне на обед пришел в гости племянник, сын двоюродного брата, вы ему очень нужны...
— Зачем я нужна вашему племяннику? — удивилась Надежда.
— Он хочет поступить в политехнический институт, я ему сказала, что у меня есть соседка, которая преподает политическую экономию в строительном институте, и он желает поговорить с вами...
— Может быть, в другой раз? Право же, я нынче как-то не в настроении...
— Ну, как знаете...
Эрна Генриховна никогда не жила в Германии, отец ее был немец из Поволжья, мать — русская. Но Эрна Генриховна почему-то произносила слова чересчур четко и правильно — так, как это делают иностранцы, большей частью немцы, долго жившие в России; иные считали, что она немного рисуется, вполне могла бы говорить точно так же, как и все остальные, но не хочет, кокетничает своим произношением.
— Как знаете, — повторила Эрна Генриховна. Сдвинула белесые брови.
— Право же, Эрна Генриховна, не обижайтесь, у меня не то настроение.
— Что значит «не то»? — спросила педантичная Эрна Генриховна. — Как так «не то»?
— То и значит, — невесело усмехнулась Надежда.
Эрна Генриховна закрыла за собой дверь. Должно быть, обиделась. Пускай! В конце концов, надо же и ее, Надежду, понять.
К чему идти на чужой обед, улыбаться, беседовать с неведомым племянником, как-то не до того...
Она вышла в коридор, сняла телефонную трубку. Что, если позвонить? Прямо сейчас? Рабочий день окончен, но всегда кто-нибудь дежурит у телефона...
Она набрала номер. Мужской голос ответил:
— Слушаю.
— Скажите, собрание уже началось? — спросила Надежда.
— Какое собрание?
— Отчетно-выборное, — сказала Надежда, — профсоюзное...
Поднесла руку к горлу. Так сильно и часто билось сердце, что, казалось, горло ее что-то сдавило, трудно, почти невыносимо дышать.
— Профсоюзное собрание, — повторила Надежда. — Вы меня слышите?
— Слышу, конечно, только вы ошибаетесь, отчетно-перевыборного собрания нет и будет еще, вероятно, не скоро.
Надежда повесила трубку. Значит, так. Все так, как ей думалось.
Выходит, права та женщина, которая звонит ей. Он любит другую, может быть, именно ту самую женщину и тяготится ею, Надеждой, но жалеет ее и не хочет высказать слова, которые, он знает, могут убить ее, да, вот так вот, убить и все...
Он пришел в половине первого. Открыл дверь, сказал, зевая:
— До чего я устал...
Может быть, нарочно произнес эти слова, чтобы она не лезла, не расспрашивала, не упрекала. Впрочем, разве она когда-нибудь расспрашивала или упрекала?
Она молча глядела на него, было боязно, что он начнет лгать, наворачивать ненужные подробности...
— Очень хочется чаю, — сказал он и снова зевнул. — Все во рту пересохло от этой бесконечной говорильни.
— Какой говорильни? — спросила Надежда.
— От этого собрания, — сказал он. — Знаешь, как бывает: говорят, говорят и, в общем-то, все без толку, так надоели все эти нескончаемые заседания, собрания, совещания...
Надежда подошла к шкафу, подставила стул, встала на него, сняла со шкафа чемодан. Раскрыла чемодан, потом вынула из шкафа стопку выглаженных рубашек.
— Это еще что? — удивился Артем. — Вроде мои рубашки?
— Твои, — сказала Надежда. Сняла с вешалки два его костюма, замшевую куртку, коричневый клетчатый пиджак.
— Тут еще не все, — сказала, — твое белье в прачечной. Как принесут, я пошлю тебе. Или сам придешь. Да, еще твоя дубленка в чистке, на днях, наверно, получу.
Он ошеломленно смотрел на нее, не говоря ни слова. Наконец промолвил:
— Ты что? Да что с тобой в самом деле?
— Только не надо ничего говорить, — сказала Надежда. — Не надо лгать, выяснять отношения, слышишь, очень тебя прошу, не делай этого!
— Я не понимаю тебя, — возразил он.
— Думаю, что ты понимаешь меня, — сказала она.
Он сел за стол, опустил голову на руки. Нет, он не ждал такого конца. Просто был даже не готов к нему. Зачем? Его вполне устраивала эта двойная жизнь, в конце концов, полно на свете мужчин, которые живут именно так, как жил он.
Правда, порой приходилось лгать то жене, то любовнице, но без лжи, очевидно, не проживешь. А вообще-то он вовсе не собирался расходиться с Надеждой. Разумеется, не хотел пока что рвать и с той, с другой...