Валерик с первого же дня невзлюбил его. Почему? Он и сам бы не мог ответить. Тут было все — и обида за отца, который теперь уже никогда не вернется обратно, и ревность к матери, и просто еще антипатия к этому худосочному, невзрачному на вид человеку с беспощадными глазами на костистом лице...
Бабушка тоже, когда появился Вадим Лукич, поняла: это серьезно. Все, что было до него, было преходящим, непостоянным. А этот ходил изо дня в день, разогнав всех остальных поклонников, целеустремленный, сосредоточенный и с каждым днем все больше вживался, все сильнее вбивал себя в еще недавно чужую для него семью. Он уже держал себя как добрый и давний друг. Приходя, первым делом отправлялся на кухню, надевал на себя бабушкин передник и с удовольствием отдавался любимому занятию — начинал стряпать.
Мама поначалу подшучивала над ним, порой шутки ее казались колючими, и потому Валерику думалось: нет, никогда хиляку не суждено перебраться к ним в дом. И бабушка тоже считала, что он чересчур неинтересен, некрасив для мамы.
Но хиляк не обижался ни на какие мамины шутки и продолжал терпеливо и методично являться по вечерам, и мама стала постепенно привыкать к нему. Она уже не подсмеивалась над ним, а, напротив, вместе с ним шла на кухню, подавала ему все, что он просил — муку, соль, перец, лавровый лист, чистила картошку, мыла мясо, шинковала лук и морковь. И с удовольствием ела все, что готовил хиляк, а Валерику кусок в горло не шел.
Славка Большуков, сосед и друг детства, сказал Валерику:
— Вот увидишь, грядет твой новый папа!
— Это мы еще поглядим, — ответил Валерик.
— И глядеть нечего, — уверил Славка. — Оглянуться не успеешь, как он твою мамашу окрутит.
Так и вышло. Однажды днем Валерик только что вернулся домой из школы, мать раньше обычного пришла вместе с хиляком, нарядная, волосы затейливо причесаны, одета в лучшее свое крепдешиновое, с бантом на шее платье.
— Поздравь нас, сынок...
И Валерик сказал:
— Поздравляю...
Потом побежал во двор, дождался бабушку, когда она вернулась из магазина, сразу же выпалил:
— Все-таки она вышла за него!
— Кто, мама? — спросила бабушка.
— Да, за хиляка, — сказал Валерик.
Кошелка, доверху полная картошки, выпала из бабушкиных рук, картофелины раскатились по земле. Валерик поднимал их одну за другой, складывал обратно в кошелку, а бабушка молча стояла возле, обреченно и грустно глядя на его стриженый затылок.
Через неделю была свадьба, самая что ни на есть современная: в городском ресторане, с оркестром.
Хиляк, одетый в черный костюм, казался еще более тощим и костлявым. Мама же выглядела очень мило в новом платье, кримпленовом, белом в красный горох, с красным поясом и красной розой в темно-золотистых волосах.
Бабушка не пошла на свадьбу, сказалась больной. Валерик тоже хотел было не пойти, но мама спросила:
— Неужели ты хочешь испортить мне весь мой праздник?
— Нет, не хочу, — ответил Валерик. Подумал про себя: «Какой это праздник! Горе одно, а никакой не праздник!» Но вслух не сказал ничего, и в самом деле, к чему отравлять маме настроение?
Он явился в ресторан на свадьбу, исправно ел, изредка поглядывал на маму, она была веселая, выглядела счастливой, довольной, и он дивился, неужели ей нравится хиляк? Неужели не тошнит от его холодных губ, когда гости кричат «горько» и он целует ее?
Почему-то Валерику казалось, что губы у хиляка непременно должны быть холодными...
Потом мама стала танцевать с хиляком, они были почти одного роста, он выше ее, может быть, всего лишь сантиметра на полтора.
Кто-то сказал:
— Пусть теперь мать станцует с сыном...
Мама подошла к нему, розовая, растрепавшиеся локоны упали на влажный лоб, веселая. Пригласила, улыбаясь:
— Идем, сын, потанцуем...
— У меня нога болит, — сказал Валерик, и мама сразу погасла, отошла от него.
А ему стало жаль ее, но уже ничего нельзя было поправить, он просто не мог пересилить себя...
Дома бабушка не спала, забралась к нему в светелку — у него была крохотная комнатка под самой крышей, которую все называли светелкой, — спросила:
— Как было, расскажи...
— Чего там рассказывать, — ответил Валерик.
И бабушка не стала больше ни о чем расспрашивать, посидела у него немного, подперев руками голову с редкими седыми волосами, стянутыми на затылке в жиденький пучок.
И он тоже молчал.
А Колбасюк с первого же дня повел себя как хозяин.
С Валериком оставался сух, немногословен, сразу же заявил ему:
— Если тебе не по душе, что твоя мать вышла за меня замуж, я тебя ни держать в доме, ни уговаривать не буду, и не жди! Делай что хочешь, пальцем не шевельну...