Бабушке сказал:
— Имейте в виду, я не люблю кислые лица. У себя в комнате можете кукситься и брюзжать сколько угодно, а на людях, будьте любезны, глядите веселей.
И бабушка перестала сидеть вместе со всеми за столом. Сходит в магазин, приберет в доме, приготовит обед и уйдет к себе. Носа не покажет за весь вечер.
Иногда к ней заходил Валерик, они вместе пили чай, играли в подкидного.
О хиляке и о маме предпочитали не говорить, будто не было их совсем.
Валерик видел, бабушка сильно изменилась, вся как бы истаяла, словно снег под солнышком...
А хиляк с мамой жили припеваючи, ни на что и ни на кого не обращая внимания.
По воскресеньям хиляк надевал фартук и принимался колдовать за кухонным столом — пек пироги и печенье, стряпал затейливые соусы для мяса. На весь дом разливались соблазнительные запахи пряностей и трав, которые он использовал для своей стряпни.
Мама не ходила на работу, она родила двух близнецов, двух девочек — Таню и Наташу — и по целым дням возилась с ними.
Бабушка и Валерик жили словно бы на льдине в этой веселой шумной семье, в которой хиляк с каждым днем забирал все больше власти.
Девочкам исполнилось полтора года, когда хиляк сказал:
— По-моему, надо бы вот что предпринять... — так обычно он начинал все свои предложения. — Надо предпринять вот что — перестроить все в доме, переселить Валерика и бабушку в одну комнату, в его светелку, а за счет бабушкиной спальни значительно расширить детскую.
Бабушка не стала с ним спорить:
— Мне все равно недолго осталось...
Но Валерик возмутился:
— У меня светелка чуть больше скворечника, и тебе, бабушка, трудно будет взбираться по лестнице наверх...
— Ладно, осилю как-нибудь, — сказала бабушка и снова повторила: — Недолго осталось, чего там...
Две кровати не помещались в светелке, Валерик уступил бабушке свой диванчик, сам стелил себе на полу, бабушка не жаловалась, а, напротив, уговаривала Валерика:
— У людей еще хуже бывает, ничего, мы же с тобой свои, вдвоем нам не тесно...
Если бы не бабушка, Валерик перестал бы ходить в школу, порой до того неохота стало сидеть за партой, раскрывать учебники, писать классные сочинения, решать задачи. «К чему? — думал Валерик. — Кому я нужен? Кому какое до меня дело?»
Плевать ему на хиляка, на то, что хиляк не любит его, он и сам терпеть не может хиляка, но мама, мама...
Кажется, еще совсем недавно они вместе ходили по грибы, и она, румяная, повязав темно-золотистые свои волосы косынкой, смеющаяся, обняла его, прижалась горячей щекой к его щеке:
— Сыночек, — сказала. — Ты у меня один-разъединый остался, мы с тобой никогда не расстанемся.
От мамы пахло свежими грибами, пудрой, немного одеколоном, он потерся носом о ее нос, сказал насмешливо:
— Ладно, никогда так никогда.
Не хотелось признаться, что тронули его мамины слова и вся она, выглядевшая очень молодой, чуть ли не намного старше его самого...
Слова рвались с его губ, самые нежные, самые добрые, хотелось сказать: «Да, мы с тобой никогда не расстанемся, мы всегда будем вместе, ты да я, конечно же, как же иначе?»
Они ходили с мамой в кино, и Валерик гордился, когда видел, что на его красивую, молодую маму смотрят прохожие.
Иногда они возвращались из кинотеатра домой, мама вместе с Валериком обсуждала фильм и подчас казалась совершенной ровесницей его, словно бы училась в одном с ним классе.
И вот прошло не так уж много времени, а мама вдруг переменилась. Не обращает на него внимания, не интересуется, как он учится, как проводит время.
Бабушка уговаривала его:
— Пусть. Не огорчайся, в жизни и не такое бывает.
— Я знаю, — говорил Валерик. — Ясное дело, в жизни и не такое бывает.
— Ничего-то ты не знаешь, — вздыхала бабушка.
На лето Валерик отправился в пионерский лагерь. За эти месяцы получил два письма от бабушки и одно от мамы. «Все хорошо, — писала бабушка. — За меня не беспокойся». А мама писала, что сестренки уже ходят вовсю, за ними все время нужен глаз, и она не успевает уследить, и потому пусть он не обижается, что она ему пишет нечасто.
Почерк у мамы был неожиданно детский — неровный, с круглыми буквами. Валерику не приходилось раньше получать от мамы писем, и он по нескольку раз перечитывал немногие строчки.
Вдруг осознал, что любит маму. Любил и будет любить, несмотря ни на что. И в самом деле, плевать ему на хиляка, ни один хиляк в мире не сможет встать между ними и поссорить их друг с другом...
Вечером, когда в комнате все спали, он спросил Славку Большукова, лежавшего на соседней кровати: