Временами казалось, что она уже успела привыкнуть ко всему, к своей неподвижности, к старому креслу, к дереву за окном, к дому напротив.
А временами на нее накатывала нестерпимая, ничем не побеждаемая тоска, отчаяние, от которого, как ни старайся, не уйти, не скрыться...
Хорошо, что так бывало с нею ночью. Потому что все спали, и мама, и Сева, и она тоже притворялась на всякий случай спящей, подолгу тихонько лежала с открытыми, не желавшими уснуть глазами.
Порой думалось, лучше бы ей не знать ничего о Крутоярове. Пусть бы шло, как идет, без всяких изменений, ведь может статься, что придется пролежать в клинике Крутоярова очень долго, полгода, год или даже больше и ничего не выйдет, и как были неподвижными ее ноги, так и останутся.
Потом она принималась как бы на зло себе считать, сколько месяцев, недель, дней остается до возвращения Крутоярова. Шесть месяцев — это двадцать четыре недели, или сто восемьдесят четыре дня.
Долго, ох как долго!
Однажды ей довелось прочитать, что такое время. Время — понятие неоднозначное, растяжимое. Оно может тянуться бесконечно и промелькнуть в один миг.
Рена наперед знала, что эти шесть месяцев будут тянуться невыносимо долго. Каждый день покажется годом.
Ну и что с того? Придется ждать, потому что ничего другого не остается.
Так думала Рена по ночам, а утром она вновь была оживленной, как бы искрилась неподдельным весельем, лихо передразнивала маму, пикировалась с Севой.
Можно было подумать, что нет человека веселее и беззаботнее Рены...
Глава 12. Валерик
— Ты спишь? — спросила Надежда.
Валерик притворился, что не слышит, крепко спит. Даже начал всхрапывать, будто бы спит без задних ног. Однако обмануть Надежду ему не удалось.
— А ну, хватит, — сказала она. — Хватит паясничать!
Валерик глубоко вздохнул, как бы просыпаясь.
— Давай, давай! — сказала Надежда. — Перестань лукавить!
Где-то в конце коридора, должно быть у Севы, пробило шесть раз. Еще самый сон, шесть утра...
Но Надежде не спалось, и она знала, Валерик тоже не спит.
Вчера примерно в этот самый час она проснулась: он сопел, время от времени всхлипывал.
— Что с тобой? — спросила Надежда.
Он долго молчал, потом ответил:
— Бабушку жаль...
— Ты же знаешь, что с нею все нормально, — сказала Надежда. — Я тут еще одно письмо от нее получила, да ты и сам читал...
— Читал, — согласился Валерик. — Но все равно ей ведь скучно в этом самом инвалидном доме...
Надежда не стала с ним спорить, убеждать его. Кто же не поймет, что скучно старушке в инвалидном доме, вдали от родных? Наверняка, тоска тоской...
В самом начале, как только Валерик поселился у Надежды, он сразу же рассказал ей обо всем. Рассказывал Валерик сравнительно спокойно, как все было. Как они жили все вместе, он, мама, бабушка. И про Славку тоже не позабыл рассказать, даже про его маму и папу.
И само собой, про хиляка, про то, как вошел хиляк в их дом, в их жизнь, быстро, умело переделав все так, как хотелось ему.
— Я никогда не видела твою бабушку, — сказала Надежда. — Но мне ее, честное слово, жалко.
— Как думаете, тетя Надя, маме ее тоже жалко? — помедлив, спросил Валерик.
— Думаю, тоже, только, наверно, она боится высказывать свою жалость...
— Из-за хиляка? — перебил Валерик. — Да? Из-за него?
— Наверно, — сказала Надежда.
Валерик снова замолчал надолго, потом сказал:
— Я домой ни за что не хочу возвращаться, только если вам, тетя Надя, трудно со мной, я лучше где-нибудь как-нибудь устроюсь, хотя бы на вокзале ночевать буду, а домой не поеду!
— Кто тебя домой гонит? — спросила Надежда.
Он жил у нее уже почти две недели. Поначалу Надежда порывалась было отправить его обратно, но постепенно незаметно для себя привязалась к нему. И уже трудно было даже представить себе, как же это она останется без него.
— Но ты должен поступить в школу, закончить десятилетку, — наставительно произнесла Надежда. — Иначе нельзя, понял?
— Понял, — ответил Валерик.
Ему и хотелось, и не хотелось учиться. Скорее все-таки хотелось. Надежда была, в общем-то, права: это, разумеется, не дело, в его годы болтаться и не учиться. Как же так можно? Нет, на этот раз она определенно права.
Он не мог заставить себя относиться к Надежде как к старшей. Впрочем, когда-то он точно так же, почти как к ровне относился к маме. И Надежда тоже представлялась ему чуть ли не его ровесницей, он так и сказал ей однажды:
— Мы с вами, тетя Надя, вроде сверстники, честное слово!