Леля смотрела в зеркало на свое лицо, придирчиво оглядывала губы, кожу, ресницы. Все было, она не могла не признать, почти совершенным. Леле даже петь захотелось от радости, что она так хороша: «Я красива, я красива, я красива!»
Но тут совсем некстати вспомнилась старая поговорка: «Не родись красив, а родись счастлив!»
Не отрывая глаз от зеркала, Леля громко промолвила:
— Я постараюсь быть счастливой. Буду очень стараться...
В течение часа она исходила всю Басманную вдоль и поперек, шагала то по одной, то по другой стороне. Гриши нигде не было видно. Она направилась к метро, постояла там с полчаса, потом ушла, потому что за неполные тридцать минут к ней приставали последовательно сперва юнец в синих джинсах, потом два восточных человека, предлагавших поехать с ними в «Арагви», суля массу самых неожиданных удовольствий. Не успели они отлипнуть, как с ней заговорил вполне приличный с виду уже немолодой брюнет, удивительно походивший на учителя математики в ее школе.
Леля окончательно разозлилась и побежала по Садовой вниз к Колхозной площади. Бежала и думала:
«Нет, как видно, так ничего не выйдет. А если у него собрание? Или он в командировке? Или в отпуске? И вообще надо было позвонить, узнать, как и что».
Так она и сделала. На следующее же утро. Позвонила ему на работу, и чей-то хриплый голос пояснил ей, что Григорий болен, лежит в больнице.
— В больнице, — ошеломленно повторила Леля. — А что с ним?
Голос помедлил, потом спросил:
— А это кто говорит?
— Это его родственница, — нашлась Леля. — Я приехала из Васильсурска, он мне очень нужен...
Со слов Гриши она знала, что у него в Васильсурске живут какие-то дальние родственники.
— Он в первом медицинском на Пироговке, третья терапия, палата номер шестнадцать, — пояснил хриплый голос. — Сегодня неприемный день, но после четырех туда можно поехать. Его вызовут, он ходячий...
И вот Леля стоит в приемном покое первого медицинского. За окном морось какая-то. В больничном дворе голые, без листьев ветви деревьев медленно качаются от ветра. Низко нависли тяжелые серые тучи.
Сейчас появится Гриша. Старая женщина в белом халате, которую все зовут тетей Тосей, пошла за ним.
— Скажите, чтобы он вышел ко мне, — попросила Леля.
Тетя Тося посмотрела на нее.
— А кто просит-то? Как сказать?
— Ничего не надо говорить, — ответила Леля. — Просто попросите спуститься, скажите, что к нему пришли...
Тетя Тося заставила себя отвести взгляд от Лелиного цветущего лица, пробормотала ворчливо:
— Ладно, так и быть... И поплелась на второй этаж.
Он появился перед Лелей внезапно, поначалу она не узнала его.
Одет в голубой тренировочный костюм, на плечи наброшен застиранный фланелевый халат. Он показался ей неузнаваемо изменившимся, сильно похудевшим, даже вроде бы постаревшим.
— Леля, — сказал он, даже голос его тоже словно бы стал другим, более жестким. — Лелька, неужели ты?
— Я, — сказала Леля, глядя на него. И он не отрывал от нее глаз.
Так они стояли в полутемном коридоре, не видя никого и ничего, кроме друг друга.
Гриша опомнился первый. Сказал:
— Пойдем вон туда, сядем.
И она послушно пошла за ним куда-то в глубь коридора, где стояли изрядно потертые кресла. Гриша огляделся по сторонам, вынул из кармана сигарету, закурил.
— Здесь нельзя курить, — почему-то шепотом сказала Леля.
Он с удовольствием затянулся.
— Знаю, что нельзя. А что поделаешь?
Нет, с чего это она взяла, что он стал другим, непохожим на себя?
Вовсе он не изменился, он остался таким же, каким был, может быть, только чуточку похудел, а потому и показалось, что постарел. Глаза его, угольно-черные, в темных коротких ресницах, пристально, по-прежнему пристально вглядывались в нее, и морщинка, едва заметная между бровями, и улыбка у него была прежняя, словно бы немного грустная и в то же время ироническая.
Он вынул из кармана пустой спичечный коробок, сунул в него догоревший окурок.
— Ты давно болен? — спросила Леля.
— Третью неделю. В следующий вторник собираются выписывать.
— А что у тебя было? — спросила Леля.
— Да сам толком не знаю.
— А теперь все прошло уже?
Он пожал плечами:
— Как сказать... Жуткая аллергия от лекарств. — Он поднял рукав, показал ей руку, вся кожа была покрыта мелкими розовыми прыщиками. — Можешь себе представить? Чешусь все время, и никак не проходит.
Он улыбнулся, а глаза смотрели жалобно. Не привык болеть...
Леле вдруг захотелось погладить бедную руку, надо же так, вот что значит переусердствовали врачи! Ей было до того жаль Гришу, что она на миг отвела глаза в сторону, боялась расплакаться. А он спросил: