Сколько раз, потеряв терпение, она красноречиво протягивала Леле свою руку с часами на запястье; дескать, поторопись малость, сколько можно, у меня совсем нет времени...
Но Леля и в ус не дула, смотрела на Надежду прозрачными, отсутствующими глазами и продолжала шептать в трубку дальше.
А Надежда, как нарочно, то ожидала звонка из института, то ей самой необходимо было позвонить занятым людям, у которых и в самом деле каждая минута на счету.
— Тетя Надя, я поставлю чайник, — сказал Валерик. — Идите отдыхайте, как приготовлю чай, сразу же позову вас...
Войдя в свою комнату, Надежда огляделась: московская комната с чисто. московской обстановкой, никакого стиля — что в наследство, что по случаю куплено. И все-таки грустно со всем этим расставаться.
Надежда облокотилась на подоконник, глядя в окно: старинный, чисто московский пейзаж. Посольские особняки, сады при них, доходные дома начала века, ломаные очертания кривых переулков...
— А в Теплом Стане куда как просторнее, — сказал Валерик.
— Мне тоже там нравится, — сказала Надежда. — Там больше неба в окнах,
— Там замечательно, — безапелляционно произнес Валерик. — Никакого сравнения с этим старьем.
Надежда не ответила ему. Разве он поймет? Ведь он ничего не оставляет на старом месте. У него нет прошлого, или, вернее, оно у него есть, но нисколько не связанное с этим жильем.
А Надежда здесь прожила жизнь. Здесь осталось прошлое, от которого не уйти, не отмахнуться. И позабыть его невозможно, как ни старайся, и ни один ученый не сумеет придумать такие средства, которые помогли бы позабыть прошлое.
Вот ведь как бывает: жили долгие годы бок о бок, и, казалось бы, все было известно друг о друге, все или почти все, дружили, совместно переживали какие-то события, случалось, ссорились надолго, до конца, и снова мирились, и опять ссорились...
Но как бы там ни было, каждый мечтал, когда же наконец будет отдельная квартира? Чтобы жить обособленно, без соседей, чтобы никого не видеть, если не желаешь кого-либо видеть, чтобы не слышать посторонних разговоров, не влезать в чужие интересы, чтобы никому не мешать и самому жить без каких-то помех и лишних свидетелей...
В их квартире не было одиноких, кроме нее, Надежды.
Но теперь и она уже не одинока: у нее Валерик. Он растет, все дети растут очень быстро, как на дрожжах, может быть, пройдет совсем немного времени, лет пять-шесть, и он женится, приведет жену. Пусть приводит, у него есть дом, и он может привести жену в свой дом, как же иначе...
Все жильцы переедут в отдельные квартиры и будут радоваться тому, что наконец-то они сами себе хозяева.
Может быть, это и есть счастье — исполнение желаний?
Артем говорил когда-то, что счастье не в осуществлении желаний, а в борьбе за их осуществление. Вот это и есть подлинное счастье, уверял Артем.
Иной раз он высказывал на диво точные мысли. Он был совсем неглупый. Слабый — это верно, неустойчивый, ненадежный, но неглупый.
Не стоит о нем. Надо стараться вспоминать об Артеме реже, пока окончательно не перестанет болеть.
Она смотрела в окно на знакомые деревья, на дома, на улицы, слезы туманили ее глаза, должно быть, не раз и не два придется еще вспоминать о днях, которые уже не вернуть...
И может быть, думала Надежда, только тогда, когда ее раздражал бесконечный шум в коридоре, трепотня соседей по телефону, когда надо было подчас дожидаться свободной горелки на кухне и не всегда можно было помыться подольше в ванной, потому что кто-то всегда стоял над душой, кто-то спешил вымыться, кому-то надо было срочно стирать, именно тогда она и была счастлива.
Ходила по этому коридору, ставила чайник на общую плиту, стирала белье в этой самой ванной, страстно ждала телефонного звонка, самого необходимого в жизни, а телефон, как назло, был занят, вот тогда, как ни странно, она и была по-настоящему счастлива...