Никогда раньше он не говорил о ее внешности. Арлетт подняла на него темные, бархатисто-карие глаза, светившиеся мягким матовым блеском, и Бернар подумал, что они поистине прекрасны; и руки тоже красивы — смуглые, с ухоженными ногтями и энергичной линией пальцев.
Больше они не сказали ни слова.
Как бы ужаснулся Бернар, если бы лет семь тому назад, когда он еще вовсю готовил себя к большой морской карьере, ему сказали, что ничего ему ненужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена навечно и что, как он ни вертись, он будет тем, кем были все в его положении.
Он не смог бы поверить этому!
Разве он не всей душой желал то командовать супертанкером, доставляющим нефть с Ближнего Востока, то отправиться в экспедицию в мало изученные районы Амазонки, чтобы этим доказать наконец и себе, и окружающим, что он вовсе не ленивый увалень, а настоящий мужчина, каких поискать, то его привлекала политическая деятельность и он едва не собрался баллотироваться от своего округа. Но все это непонятным для него самого образом так и оставалось всякий раз не более чем проектом, не затрагивающим цепь текущих своим чередом реальных событий. И вместо всего этого — вот он, респектабельный муж добродетельной жены, лояльный гражданин среднебуржуазного толка, любящий покушать, в меру выпить и побранить слегка правительство, член местного теннисного клуба, куда записался более из вежливости, чем из любви к спорту, и всеми уважаемый член местного общества. Бернар долго не мог в душе примириться с мыслью, что он и есть тот самодовольный буржуа, тип которого он так глубоко презирал лет семь назад, живя в Париже.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, пока, на время. В минуты отчаяния, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, отличный от тех неудачников, которых он презирал прежде. Что те были серые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, а он талантлив и образован, он знает, чего хочет, и когда-нибудь этого добьется. А пока, думал он, нужна тихая пристань, нужен тыл, на который всегда можно было бы опереться, рассчитывать в случае чего.
На Бернара не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни, но эта болезнь, выражавшаяся прежде резкими приступами, была вогнана внутрь и ни на мгновение не покидала его. Ему лишь казалось, что все обстоит наилучшим образом, или вернее, ему хотелось, чтобы так казалось.
«К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» — спрашивал он себя иногда во время ночной бессонницы, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни. По опыту зная, что на вопросы эти нет ответов, он спешно старался отвернуться от них, брался за книгу. В другой раз Бернар ночь напролет просиживал в гостиной, прикуривая сигарету от сигареты и провожая взглядом кольца дыма, поднимающиеся к потолку. Большую часть времени он посвящал работе. Ему казалось, что старательное исполнение служебных обязанностей как-то компенсирует то, чего он не добился в других областях. Одно время Бернар работал, как одержимый, что довольно быстро вывело его в число лучших специалистов. В конце концов, он привык. Привык к туманам над горным озером, к маленьким маякам, к добродушному мурлыканью механика Жака и к ненастоящим кораблям в ненастоящем море.
Иногда Бернар вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под пулями в укрытии, старательно изыскивали себе занятие, для того, чтобы легче было переносить опасность. И Бернару все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто с помощью женщин, карт, вина или политики, кто писанием законов, кто увлечением спортом, лошадьми или охотой, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, все равно; только бы спастись от необходимости просто думать, — говорил себе в часы размышлений Бернар. — Спастись, как умею».
Глава Третья
— Ну пока!
Арлетт нежно чмокнула Бернара в щеку и спустилась по ступенькам крыльца. Машину она всегда водила с откровенной неохотой, предпочитая пешие прогулки. Бернар проводил глазами стройную фигуру жены. На душе было спокойно.
В это время Матильда стояла у своего окна. Едва Арлетт вышла из дома, она стала поспешно листать телефонную книгу. Потом взяла телефон и медленно, с большими паузами набрала номер. В доме напротив раздался звонок. Бернар подошел к телефону.
— Я знаю, что ты один. Мы можем поговорить?
В груди у него екнуло и похолодело.
— Мы можем говорить когда угодно, — Бернар старался сохранить спокойствие, хотя чувствовал, как все переворачивается внутри.