Выбрать главу

По мере приближения к ней, красивые глаза его особенно заблестели, и с чуть заметной скромной улыбкой, совсем не похожей на приторно-сладкие улыбки уличных ловеласов, (с кем Матильде не раз уже случалось сталкиваться), он поклонился девушке и произнес комплимент.

Несмотря на попытку держаться стиля роковой женщины, Матильда была слишком молода и не успела еще пережить ни одного серьезного увлечения. Видимо, это, а также некоторое безразличие позволили ей только со второго взгляда наконец узнать подошедшего.

* * *

Молодого человека звали Бернар Куффре и они в самом деле встречались где-то во время ее прошлого приезда в Париж.

И следующий час на парижском бульваре — с одиннадцати до двенадцати — промелькнул для нее, как одно мгновение. Он был насыщен неослабевающим напряжением, бесчисленными волнующими колебаниями и милыми случайностями; потом она могла бы без конца рассказывать об этом часе, так он был наэлектризован энергией, так возбуждал своей скрытой от мира игрой.

До того дня она даже не подозревала, что простая беседа с мужчиной может оказаться столь волнующей и сладкой, когда пульс так громко стучит в висках, что кажется: прохожие вот-вот начнут оборачиваться, когда простая игра в ничего по существу не значащие вопросы и ответы превращается в захватывающий поединок, где оружие — модуляции голоса, ленивый жест, взгляд из-под полуопущенных век и где оба соперника — одновременно победители и побежденные, палачи и жертвы, стрелки и их мишени. Никогда еще Матильда не попадала столь молниеносно под чье-либо обаяние, если, конечно, не иметь в виду киногероев.

— Как странно — учиться в Париже. Вы — мужчина, вам проще. А я, честно говоря, поначалу даже не мечтала об этом.

— Собственно, я сюда не особенно стремился. Моя мечта — море. Я держу экзамен по навигации.

— А все-таки странно. Почему вам это нравится?

— Не знаю, — сказал Бернар. — Есть вещи, которые нельзя объяснить.

— Разве? А меня всегда учили, что таких вещей нет.

— Это очень мило.

— Мы непременно должны поддерживать такой разговор?

— Нет, — сказал Бернар.

— Слава Богу.

— Что это у вас за папка?

Матильда была довольно высокого роста, одета она была в тот день в кремовое платье, которое очень шло к ее золотистой коже и блестящим волосам. Она показалась Бернару еще более красивой, чем в тот раз, когда он увидел ее впервые. На столике возле нее лежала довольно большая папка серого картона.

— Это мои рисунки, но уверяю вас — ничего интересного.

— О…

— Нет, правда. Я с детства рисую, но не сказала бы, что пока очень преуспела.

— Но ведь вы учитесь. Вот погодите немного, и увидите, как начнет получаться. Мой отец всегда так говорит — работай каждый день, и в конце концов получишь все, чего бы ни захотел. А он у меня умный старик.

— Мне нравится смотреть на людей вот так, как сейчас. Иногда мне хочется, чтобы все они когда-нибудь попали в мои картины, хочется создать целую серию, целую галерею лиц, поз, ситуаций. А иногда все это совсем не греет. Становится просто скучно.

— У вас красивые волосы.

— Вам нравятся?

— Очень.

— Я хотела обрезать их, когда поступала. Казалось, что быть красивой — это вредно для занятий. Знаете, я ведь в самом деле так думала!

— Что вы.

— Мне хотелось что-нибудь сделать. Ну, принести жертву, что ли. Чтобы все другое было хорошо. Я тогда вообще мало что понимала, я думала, что такие пустяки вправду имеют значение.

— А сейчас?

Вопрос был, конечно, глупый, и Бернар сразу пожалел о нем. Впрочем, сам по себе разговор был важен скорее самим фактом своего существования, а вовсе не темой. И оба собеседника об этом прекрасно знали.

Когда после часовой беседы, в ходе которой молодые люди узнали друг о друге достаточно много интересного, Матильда наконец, сообразно этикету, покинула свой наблюдательный пункт, отклонив предложение проводить ее и не позволив Бернару ни малейшей вольности, даже ничего не пообещав на будущее. Она вся трепетала от того особого возбуждения, какое испытывала всего раз или два в жизни. Ей казалось, что где-то там, внутри, горит обжигающий огонек и только ждет порыва ветра, чтобы превратиться в пламя, и пламя это охватит всю ее от кончиков пальцев до волос и ресниц.

Идя по улице, она жадно ловила каждый брошенный на нее взгляд, это дружное и откровенное мужское восхищение было для нее теперь неизъяснимо приятным. Ей вдруг так захотелось посмотреть на себя, что она остановилась перед зеркалом в витрине цветочного магазина и посмотрела на свое лицо в рамке из красных роз и обрызганных водой фиалок.