Филипп закрыл руками лицо. Он был в отчаянии. Он не знал, что ему делать и как жить. За эти два дня он ни на минуту не прилег. И ни разу как следует не ел. Он чувствовал дикую усталость, в голове шумело.
— Не стоит так волноваться, мсье Бушор, — доктор Мертэль сел за стол. — Сейчас мы даем вашей жене успокоительное. Это очень хорошее лекарство, его совсем недавно стала выпускать французская промышленность. А как только она почувствует себя лучше, я побеседую с ней, откровенно, по душам. Думаю, мы найдем общий язык.
— Да, да, конечно…. — Филипп рассеянно поднялся.
— Мы сделаем все возможное, мсье Бушор. Это не первая наша пациентка такого рода, уж поверьте мне. Я не хочу вас обнадеживать, что-то заранее обещать, — он встал из-за стола, чтобы проводить посетителя. — Повторяю, все зависит от нее самой. А что касается нас, то мы имеем свои методы лечения и будем их применять.
— Да, спасибо доктор.
— Всего доброго, мсье Бушор.
Доктор оказался человеком неглупым, но это отнюдь не облегчало положения. Как и полагалось, он задал обычные вопросы, явно не придавая им никакого значения. Если бы это был бронхит или воспаление легких, Филипп ни на минуту не сомневался бы в успехе. Но такая специфическая болезнь…
Раньше ему случалось читать о «нервной депрессии», но он считал это больше капризом, чем болезнью. Как любому уравновешенному человеку, ему были чужды всякие там истерики и стрессы. Для него это было не более чем слабость характера, этакое «слюнтяйство», свойственное некоторым людям. Человек всегда в состоянии и силах держать себя в руках, что бы ни происходило, считал он. И разве мог он тогда предположить, что сам столкнется с этим «слюнтяйством» лицом к лицу? И все-таки успокаивающий тон доктора Мертэля указывал только на его бессилие исцелить пациентку. От таких мыслей Филипп был окончательно раздавлен. И все же слабая надежда теплилась в его душе. А вдруг и в самом деле существует некая маленькая белая таблетка, излечивающая от отвращения к жизни, от полной растерянности и апатии? Ведь в мире случается столько неприятных вещей. Вдруг Матильда выдумала неизвестно что насчет своей свободы, несчастной любви, а на самом деле организму не хватает каких-то витаминов, химических элементов для его нормальной жизнедеятельности?
Доктор Мертэль прав. Нужно себе внушить, убедить в этом. Если бы Матильда это могла понять…
Глава Двадцать Четвертая
Дело шло к осени, но сентябрьские дни все еще стояли по-летнему солнечными и теплыми. И, как обычно, в воскресный день на теннисных кортах было людно и оживленно.
Возле парка Бернар остановил машину. Открыв дверцу, проворно выскочил Тома. Ему не терпелось поиграть в теннис. Прошлое воскресенье маме очень нездоровилось, и они никуда не пошли. А сидеть дома в погожие дни было так скучно. И всю неделю он с нетерпением ждал нового воскресенья. Мама обещала поправиться. И она сдержала слово.
У Арлетт шел уже шестой месяц беременности. Она заметно пополнела, но осунулась и выглядела бледнее обычного. С помощью косметики и румян она старалась освежить свое подурневшее лицо, но постоянно выступавшие пятна все равно портили ее внешность и выдавали положение.
Арлетт легко перенесла свою первую беременность и роды. Но на этот раз все шло совершенно по-другому. Возможно, повлияли произошедшие «неприятные» события, о которых она до сих пор не могла забыть. После того разговора они больше ни разу не возвращались к щекотливой теме. Бернар вел себя, как будто ничего не произошло. Даже стал нежнее и внимательнее к ней и Тома. Все домашние заботы полностью взял на себя, больше времени уделял ребенку, накупил кучу всяких детских книжек и после работы читал их Тома. А вечерами, ложась спать, гладил живот Арлетт и говорил об их дочери, которая обещала появиться на свет как раз к Рождеству. Она должна быть необыкновенно красивой, и он назовет ее Амандой.
Арлетт с улыбкой слушала его мечтательные речи, а перед глазами стояла эта дикая сцена: как разбушевавшийся зверь он бежал за Матильдой, хватал ее за руки… И на душе становилось горько и грустно.
Она уже не могла быть той веселой и беззаботной Арлетт, всегда улыбающейся и доброжелательной. Жизнь сломала ее, показав, как в мире много фальши и лжи. Она не могла, как прежде, искренне любить Бернара. Его связь с другой женщиной убила ее лучшие чувства и заставила почерстветь.