– Зачем тебе кузнец? – встревоженно поинтересовалась Стефания.
– Снимет мерку и изготовит для тебя пояс целомудрия. А ключик будет у меня. И все твои проблемы, о возлюбленная королева, растают как утренний туман.
– Вы не посмеете, Ваше Величество, так унизить свою королеву!
– А кто может мне это запретить?
Стефания выгнала слуг и принялась всячески ублажать Василия Петровича и якобы в порыве отчаяния сорвала с себя платье, и гордый монарх был вынужден созерцать то ли показ средневекового белья, которое оказалось очень даже, чтобы не говорили нынешние умники, то ли спонтанный стриптиз. Василия Петровича это душещипательное зрелище растрогало не на шутку, и он уже почти было сдался, убеждая сам себя, что никто бы не выдержал такой нежной осады, но внутренний голос бескомпромиссно сообщил ему, что он – подлец, а соседка прокаркала из норы, что Галочка узнает обо всем еще до того, как что-либо произойдет.
– Откуда тебе известно про Галочку, подлая тварь? – гневно возопил Леопольд, но из норы раздался лишь наглый хохот, а затем послышалась совершенно непотребная возня.
Соседка напомнила ему про Галочку, и он приказал слугам привести прачку.
– Фаворитку изволили завести себе, Ваше Величество, – с притворной грустью проворковала Стефания.
Но ей пришлось прекратить свои штучки, потому что в апартаменты привели кузнеца, он с ужасом смотрел на королеву, которая была то ли на половину одета, то ли до половины раздета.
Леопольд объяснил ему, что от него требуется, и тот дрожащими руками стал обмеривать королеву, которая гарцевала на месте, как кобылица, которую еще никому не удалось обуздать.
– Зачем эти строгости? – канючила она, нисколько не стесняясь кузнеца, который был, кстати говоря, точной копией Назара. – Я ведь ни разу не отказала своему господину…
Удивительно, но Леопольд знал, что она права. И что он сам довел ее до ночных вылазок своими придирками и упрямством. И поэтому он отчасти сменил гнев на милость.
– Пусть сделает, а вот надевать его или нет, я еще подумаю…
– Добрый и горячо любимый король! – с притворной благодарностью вскричала красавица Стефания.
Кузнец ушел, и в апартаменты привели Галочку. В одежде фрейлины она смотрелась несколько нелепо, и при виде ее Леопольд ощутил глубокую жалость и… любовь.
– Королева желает отдохнуть в своих покоях! – вполголоса сказал он, и Стефанию, которая то ли рыдала, то ли смеялась, увели фрейлины. Леопольду, впрочем, показалось, что когда она уходила, то бросила на него пронзительный взгляд и глаза ее от ненависти из карих вдруг стали черными. Армия холодных мурашек проследовала по покрывшемуся гусиной кожей телу Василия Петровича.
Но размышлять о причинах, по которым очаровательная королева так люто его ненавидит, у Василия Петровича времени не было, потому что он занялся Галочкой. А для этого он усадил ее на козетку и спросил о том, как ее зовут. К его удивлению, она ответила, что Гая.
«И имя даже похоже, – в удивлении подумал Голова. – Странно только, что я ее помню, а она меня – нет».
Он, как мог, ее успокоил, но та смотрела на него настороженно, как зверек, попавший в ловушку.
– Я твой друг, – сообщил ей Василий Петрович, но эта новость вызвала у прачки скорее ужас, чем радость.
Диалог этот продолжить не удалось, потому что пришел королевский волшебник с большими синими ножницами.
– Ты тут зачем? – хмуро поинтересовался Леопольд.
Жизнь, прожитая в Горенке, привила ему уважение к волшебству, магии, колдовству и гаданиям, и связываться с волшебником ему не хотелось.
– Королева попросила меня, с разрешения Вашего Величества, перерезать ту незримую нить, которая, вероятно, связывает Ваше Величество с прачкой.
От его слов Гая снова принялась чуть слышно всхлипывать, и Василий Петрович осерчал.
– Ты, это, – сказал он, – не доводи до греха. Я и так еле ее успокоил, а ты хочешь опять ее огорчить. Что за люди! Один тащит ее в подземелье только за то, что холодный ручей вырвал у нее из рук кусок бездушной ткани, второй притащился со своими ножницами, чтобы нагнать на меня порчу. Смотри мне! Королеву он слушается. Ты лучше меня послушай. Открой ей глаза.
– Так она и так не спит.
– Не хитри. Ты же понял, что я сказал. Пусть она вспомнит. Меня вспомнит.
Волшебник, Игнацио, пристально взглянул на Леопольда. Затем опять на Гаю. Подошел к ней, отложив зловещие ножницы на край покрытого резьбой бюро. Положил свои тяжелые руки ей на плечи и подул ей на лоб. Гая вскрикнула и стыдливо закрыла лицо ладонями.
– Она прозреет, Ваше Величество, – тихо сказал Игнацио и вышел, чуть слышно притворив за собой массивные, обитые парчой двери.
И он не солгал, потому что Галочка перестала всхлипывать и встала с козетки, оглядываясь по сторонам, как ребенок, который заснул в гостях и, проснувшись, не может припомнить, где он.
– Васенька, где мы? – спросила Галочка. – И почему ты так одет? Здесь что, карнавал?
Вместо ответа Василий Петрович подвел ее к окну, и перед изумленной Галочкой предстали ядовито-зеленые виноградники и усатые молодчики на крепостных стенах.
– Боже мой! – вырвалось у нее. – Ты хочешь сказать…
– Горенка превратилась в замок, и замок этот находится где-то в Италии… И ты догадываешься, какой здесь год?
– ?
– 1499.
– ?
– Представь себе.
– А остальные горенчане?
– Все здесь, но притворяются придворными или крестьянами. Тоскливец, например, но я ему не верю. Хочешь, я его тебе покажу?
– Нет, Васенька. Я хочу побыть с тобой. Какая мне разница, какой здесь год, если мы с тобой опять вместе? И она прижалась к нему и поцеловала его, и Василий Петрович ощутил себя на седьмом небе. Но интим этот продолжался недолго, потому что пришел Фаусто, то есть Тоскливец, и стал нудить о том, что Его Величеству пора переодеваться к обеду, а прачке, пусть она и наряжена фрейлиной, место все же в прачечной, куда ей и следует направить свои стопы, прежде чем королева не занялась ею всерьез.
– И как тебе не стыдно, Тоскливец, – робко спросила у него Галочка. Оцепеневший от такой наглости король с отвисшей челюстью замер на роскошном кресле, как кукла из музея мадам Тюссо, и не мог выдавить из себя ни звука. – Ведь я же его жена.
– Мадам, – уже более вежливо ответил ей Фаусто, – нашу королеву зовут Стефанией, и она вот-вот сюда придет. Вы забыли, наверное, что произошло с одной из фрейлин, когда она, вероятно по рассеянности, уселась вместо кресла на колени к королю, а Ее Величество неожиданно возвратилось, потому как забыло свой платочек? Бедную фрейлину с тех пор никогда не видели, правда, в лунные ночи из подвала доносятся какие-то крики, но кто решится признаться в том, что их слышит?
В коридоре раздались чьи-то шаги, Леопольд и Гая оторвались наконец друг от друга, и она, свесив голову до самых ключиц, зашагала, не оборачиваясь, к двери, уже не соображая, в какой, собственно, реальности она находится. А Леопольд, подозревая, впрочем, что слова Фаусто не далеки от истины, остался сидеть, соображая, под каким предлогом уместно упечь в подвал говоруна. Сердце его мучительно ныло, наверное, впервые в жизни, не от боли, а от тоски, потому что он остался среди совершенно чужих ему людей. «А разве в той жизни было не так? – вдруг подумал он. – Живешь, как среди волков. Так и норовят перегрызть глотку. И покушаются на мое дерево. И норовят всячески обдурить. Вот Павлик, например…»
Но ему не удалось закончить свою мысль, потому что в королевские апартаменты бесцеремонно вошел… Павлик. Или это был не он? Или все же он? Тем временем этот плюгавый, задыхающийся от собственной вони субъект в остроконечной синей шапочке, расшитой серебряными и золотыми звездами, вальяжно подступил к Его Величеству и заявил о том, что пришел час рассказать Его Величеству о расположении благоприятных и неблагоприятных светил. Не дождавшись разрешения, он стал скороговоркой бубнить всякую галиматью, которая в основном сводилась к тому, что благоприятных для короля звезд на небосводе отродясь не существовало, а для того, чтобы уберечься от неблагоприятных, Его Величество должно почаще снабжать своего преданного звездочета увесистыми кошельками с золотыми монетами. Леопольд сидел молча, не позволяя гневу, бушевавшему в его сердце, вырваться на поверхность. Гнусные, поверхностные людишки! Думают, что он не в состоянии раскусить их примитивные, как скорлупа ореха, мыслишки. И звездочет, Фабрицио, стал уже было отступать, причем без кошелька. Правда, при этом он низко и неискренне кланялся и бормотал затейливые проклятия. Его задняя часть была уже в коридоре, а покрытое цыганским загаром лицо еще уродовало интерьер, когда из крысиной норы вдруг ласточкой выпорхнула соседка и принялась тащить его за собой. Звездочет уперся, как осел, и в какой-то момент королю даже показалось, что у того не одна, а четыре ноги, но силы были не равны. Соседка, хотя и казалась почти бесплотной, изможденной неисчислимыми репетициями балериной, но силой, судя по всему, обладала нешуточной. И Фабрицио вдруг вспомнил о том, что голос у него существует не только для того, чтобы запугивать короля, и стал плаксивым дискантом уговаривать ее прекратить издевательство над всеми уважаемым звездочетом и астрономом.