Утром Мальпас пришел вскоре после открытия магазина, однако теперь он сдержался и не стал трогать кнопки управления. Если кассета серьезно пострадала, то не стоит рисковать и подвергать ленту чрезмерному напряжению.
Он увидел пустую зону погрузки, где громоздились штабеля гниющих поддонов и мусорных контейнеров, а на земле оспины выбоин чередовались с кустиками полыни. Вот прилавок, за ним Грилиш прихлебывает свой чай, склонившись над гроссбухом, точно монах над иллюстрируемой рукописью. Он увидел сначала восточную часть верхнего этажа, затем западную, в обеих книги в два или три ряда громоздились в лабиринтах полок.
Наблюдая за тем, как заново отрисовывается экран каждые десять секунд, Мальпас незаметно замечтался. Он представлял себе покупателей, которые теряли дорогу среди проходов, их заносило пылью, оплетало паутиной, полки затягивали их в себя в глубины фабрики, где никто и никогда не смог бы их найти, а их плоть, кости, внутренние органы алхимия литературы преображала в текст.
Зона погрузки, прилавок, верхний этаж. Зона погрузки, прилавок, верхний этаж.
Мальпас увидел, как вскинул голову Грилиш. Вот его собственный плащ поплыл через экран, сверток с вороной торчит под мышкой. Тень прошла вокруг его головы, точной рой мошки. Изображение споткнулось и зарябило. Мальпас учуял запах разогретого пластика и подумал, неужели лента греется, где-то цепляясь за трещину в корпусе. Но тут изображение выровнялось и перескочило наверх.
Еще одна тень вытекла из груды книг, точно жидкость из перевернутого стакана. Прыжок в зону погрузки. К прилавку. Грилиш убирает сверток в коробку, отводя взгляд. Говорит. Раздались слова: «В этой старой книжной лавке полно слов, которые лучше бы никогда не вытаскивать на свет божий». Мальпас нахмурился.
Скачок наверх. Фигура удаляется от камеры. В следующем кадре, снятом с противоположного конца магазина, фигура, наоборот, плавно плывет в кадр, но задергалась и затряслась, прежде чем ее можно было узнать. Зона погрузки со своим неизбежным двором. Снова Грилиш, жестом показывает Мальпасу, что их партнерству конец. Передает ему полтинник. Головы обоих поворачиваются на звук сверху. Когда камера возвращается к прилавку, Мальпаса там уже нет, а Грилиш продолжает смотреть в потолок.
Камера верхнего этажа показывает спускающуюся фигуру. Как только в поле ее видения вплывает голова, Мальпас, не задумываясь о том, что будет с кассетой, нажимает на паузу. Изображение прыгает, вопреки режиму, выбранному Мальпасом. Лицо, или что-то вроде. На месте глаз широкие черные провалы: темные очки, наверное, но Мальпас уже ни в чем не уверен. Губы слишком тонкие, рот искажен движением, так что разобрать сложно. Пока он смотрит, глаза расплываются по лицу, как чернильное пятно по промокательной бумаге.
Он отпускает паузу, и фигура выскальзывает из вида. Когда камера возвращается к прилавку, Грилиш уже сидит на своем стуле прямо, словно аршин проглотил, на его лице панический ужас и… что-то вроде восторга. Его глаза закрыты, но пальцы с зажатой в них ручкой продолжают двигаться.
На экране возникает тень. Огромная, конической формы, точно ее владелец накинул себе на голову плащ, как делают дети, играя в вампиров где-нибудь на детской площадке. Экран заливает свет, такой яркий, что Мальпас зажмуривается. Запись кончилась.
«В этой старой книжной лавке полно слов, которые лучше бы никогда не вытаскивать на свет божий».
Лучше бы? Или он сказал «надо бы»? Может быть, и так, тогда навык Мальпаса читать по губам нуждается в тренировке. Хотя какая, по правде говоря, разница?
Однако он подумал, что разница все же есть. Он был убежден, что Грилиш дал ему подсказку. Но если в магазине и в правду есть для него сообщение, то могут пройти века, прежде чем он найдет его, даже зная, что надо искать. Пленка продолжала крутиться, показывая пустые комнаты. Постепенно парок над чашкой Грилиша исчез.
Мальпас сел на стул и склонился над Грилишевым гроссбухом. Нет, конечно, думал он. Но все-таки открыл тяжелую верхнюю обложку. В книге оказались не цифры. Не стройные колонки дебета и кредита. Мелким-мелким почерком Грилиша — три строки своего текста он ухитрялся вписать в одну линованную строчку — был написан дневник, охватывавший все время его жизни начиная с детства.