«Таким способом он… как бы это сказать… отгоняет волков от порога. Каждый стежок, каждый шов, каждая заделанная глазница — это маленький шаг, позволяющий сохранить его секрет еще на какое-то время. Направить охотника по ложному следу. Его ремесло — это маскировка. К тому же в нем есть поэзия, разве не так? В этих законсервированных им жизнях можно узнать образ его собственной жизни, отложенной до лучших времен, пока он мечется здесь, хлопая крыльями. Как одна из его ворон. Уязвимая. Хитрая. Падальщица».
Ближе к началу гроссбуха, почти на самых первых страницах, Мальпас со страхом и изумлением обнаружил свои собственные изображения, нарисованные Грилишем в детстве — ему тогда, судя по датам, было не больше семи лет. Да, такой он и был, в точности, как сейчас (только волосы еще черные, и спина прямая), в черном, поношенном плаще, ходит важно, как… да, наверное, как ворона. Серебряная цепь тянулась от его ладони к небу, где была привязана, кажется, к самой середине солнца. И если приглядеться как следует, то плащ вовсе не плащ. Это длинные, заскорузлые крылья; промасленные перья слиплись друг с другом. И тут же отозвались знакомым зудом его лопатки.
«Там, где тебя поцеловали ангелы».
Мальпас так резко вскинул голову на призыв шершавого, надтреснутого голоса, что боль вонзилась в его череп у самого основания. Над мертвой вороной зашевелилась тряпка.
Он не мог встать. Страх накрепко пригвоздил его к дивану. Он смотрел, как ворона поднимается, как жутко каркает, точно курильщик, прочищая легкие. Тряпка слетела с нее, и птица предстала во всем безобразии своей незавершенности, неудавшийся опыт таксидермиста, недоделка, запущенная в производство раньше, чем был подписан проект.
В ней не было тайны. Зато была насмешка Природы. Ворона каркнула еще раз, и от ее клича зазвенели в окнах стекла. Органы извивались в полости ее груди, точно черви-паразиты, которыми кишит придорожная падаль. Клюв казался мягкой серой копией настоящего.
Мальпас в ужасе следил за тем, как отвалился клюв, не выдержала некротическая ткань. И на месте вороньего лица оказался слепец, извиваясь, словно материализовавшийся кошмар. Птица взмахнула крыльями, и облако земли и пепла взметнулось вокруг нее, скрыв все, что было сзади, затуманив свет.
Слишком поздно он понял, кто подбросил ему эту птицу. Чрезмерная преданность своему мрачному хобби — вот что его погубило.
Долго же я искал тебя, Мальпас. В поисках твоего следа я обрыскал этот неприметный шарик вдоль и поперек, намотав столько миль, что хватило бы пересечь вселенную.
Мальпас попытался сделать вид, что все это ему только кажется, что он сам придумывает кошмары в наказание себе. Но слишком скоро убедился в абсолютной реальности происходящего.
— Что ты сделал с Грилишем?
Он боялся тебя, ты этого не знал? Всю жизнь страх перед тобой пронзал его до мозга костей. И все же он защищал тебя, как только мог.
— Что? — губы Мальпаса вдруг стали мертвыми, как древесные стружки.
Здесь все еще есть те, кто готов ценой своей жизни спасти падшего ниже всех прочих падших. Но я здесь, чтобы сообщить тебе: изгнание окончено. Мы забираем тебя назад, в стадо.
Мальпас думал о воронах, которых так любовно воскрешал для Грилиша, и тут ему открылась тайна тех волосков, предназначенных для того, чтобы сбить чудовище со следа, пустить его по ложному пути, потянуть время, как можно дольше не давая ему протянуть свои древние черные когти к Мальпасу. Подумал он и о мальчике, которому принадлежали волоски, о том, кем тот был. Подумал, чувствуя, как подкатывает к горлу тошнота, не сам ли он был его убийцей. Вот и Грилиш отдал жизнь ради этого обмана. Он-то знал, кто такой Малыше, и умудрялся жить с этим, хотя любой другой на его месте давно покончил бы с собой от такого знания или превратился в клинического идиота.
Надо отдать Грилишу последний долг дружбы. Знакомая боль ворвалась в острия его лопаток, рассыпая искры. Теперь он понял ее природу. Никакого тебе артрита. Скрытая, похороненная внутри него самого часть его «я», которая знала полет, отзывалась на призыв. Хорошо бы испытать это снова. Но забытое и непознанное не причиняет вреда.
Возможно, демоны вырвали ему крылья… или они сами по себе усохли от того, что он не пользовался ими, превратились в рудимент… хотя какая теперь разница?
Несмотря на свой монументальный возраст, он все-таки сроднился с этим миром сильнее, чем привычный к более разреженной атмосфере Самаил.
Осушив свой стакан, он швырнул его в ворону. Слепой увернулся, взревел и стал расти. Но Мальпас только смеялся над ним. Он-то знал, что свободен. Когда Самаил крутанул запястьем и послал к нему раскаленную цепь жидкого золота, Мальпас уже бежал, набрав такую скорость, какой не знал веками. Цепь впилась в шрам на его руке, но уже не могла помешать его замыслу.