Девушка прошла в спальню для гостей — комнату, которую после свадьбы они переделают в кабинет Робби, — и открыла двери шкафа. Жанель просто стояла и смотрела на свое подвенечное платье. Да, это и был ответ. Венчание назначено на субботу, осталось всего три дня. Завтра будет ее последний день на работе перед тем, как они с Робби отправятся в путешествие на медовый месяц. Друзья и родственники со всего мира слетятся на их торжество — например, парень, с которым Робби служил в армии и которого она никогда не видела, прилетит из Китая. Ее родители прибудут из Канады, крестный Робби — из Австралии, и все в таком же духе. Разве можно было испортить такие блистающие планы каким-то глупым, нелепым обмороком в подземелье?
Жанель закрыла шкаф и вернулась в ванную. Порывшись в настенной аптечке, она отыскала аспирин и бутылочку пепто-бисмола. Проглотив три таблетки, она запила их парочкой глотков розовой жидкости, а затем вернулась в гостиную. Эту комнату она постаралась выдержать в бело-голубых тонах, созвучных цветам веджвудского фарфора, который так любила ее мать. Не только эту комнату, но и всю квартиру Жанель превратила в уютное гнездышко, в котором они с мужем начнут совместную жизнь.
Когда свет начал резать глаза, она просто выключила лампу.
Уже скоро.
Столетия тьмы и одиночества подточили его силы и растворили саму его суть — сначала он погрузился в собственные мысли, потом — в изломанное тело и, наконец, в стены самого замка. И камень принял его, приютил, как холодный и жестокий товарищ. Он чувствовал шершавую поверхность, острые грани больно ранили. Но он приветствовал ощущения, которые дарили стены, он ласкал камень, словно бессмертного возлюбленного, ища и не находя ни единого просвета, через который можно было сбежать. Даже крысы, грязные и вездесущие поставщики его даров, не могли добраться сюда.
И вот часть стены, отделявшая его камеру от других помещений замка, подалась. Вывалившийся камень манил начать изыскания, разрушая преграду, которая более тысячи лет оставалась нетронутой. И никто уже не помнил, почему ее нельзя трогать.
А потом появилась женщина. Юная, прекрасная, восторженная и любознательная. Она могла видеть сквозь покровы, она разглядела то, каким он был когда-то, и нарисовала. Нарисовала его.
И неотвратимо выпустила наружу адское пламя, зову которого сопротивляться не смогла бы.
Нужно было коснуться его, и не только кончиками пальцев.
И к его каменному лицу прижалась человеческая плоть — так, как он и ожидал. И он отблагодарил ее — так, как только мог.
Последней группой туристов оказалась стайка детей из частной и привилегированной лондонской школы, которых вывезли на экскурсию. Школьники вели себя хуже некуда — видимо, воспитатели боялись лишний раз приструнить детишек, боясь, что те нажалуются мамочкам и папочкам. Судя по дорогой форме, iPod-ам, бриллиантовым серьгам, сверкающим кольцам и ценным часам, эти мамочки и папочки работали юристами, врачами и биржевыми брокерами, со связями по всему миру, как и те люди, с которыми у Робби сегодня назначена важная встреча.
Последний день, уговаривала она себя. Всего несколько часов. Она отбарабанила вступительную речь, щедро пересыпая ее дьявольским смехом, и выдала побольше подколок, но сегодня она явно не была в ударе. Голова раскалывалась, проклятая шишка казалась живой тварью, на которую никак не действовали таблетки аспирина. Ну, она хотя бы смотрелась как дополнение к гриму.
Время от времени ранка в середине шишки сочилась каплями сукровицы. Мерзкое зрелище, зато прекрасно дополняющее ее роль — женщины, умирающей от бубонной чумы. А в субботу, на свадьбу, придется залепить пластырем и спрятать под венок с фатой. Ну, к тому времени ей станет лучше, и пройдет эта кошмарная головная боль.
— Сюда, мои сладенькие, — заманивала ребятишек Жанель. Собственный визгливый голос иглой вонзался в уши. — Пригнитесь вот здесь. Вы должны добраться в целости и сохранности до места пыток!
Некоторые из детей нервно улыбнулись, когда она захихикала, но остальные не обратили особого внимания. В ее груди нарастала странная тяжесть, ее охватывало раздражение: стараешься-стараешься, и ради чего? Ради того, чтобы тащиться по старинным переходам, где озноб пробирает до костей, и пытаться развлечь толпу равнодушных подростков.
Жанель скорчила жуткую гримасу, затем обратила ее в кривую улыбку. А потом, совершенно внезапно для себя, кашлянула. И тут же повторила кашель, чтобы не выбиваться из роли. Проклятье, в горле начало першить, заставляя кашлять каждую минуту. Видимо, в воздухе летала взвесь из пыли, которая постоянно осыпается с замковых стен. Еще пятнадцать минут — и она закончит с этой группой. Можно будет стянуть грубый костюм, от которого хотелось чесаться, и пестрый шутовской колпак, и забыть обо всем на целых две недели.