— Кому выходить?
— Мне выходить.
— Да, не стоит. Мирошник сказал, еще дней десять будешь лежать как миленькая.
— Лежать? — лукавая гримаска, от которой меня тряхануло, будто током.— Значит так. Позвонишь из ближайшего автомата вот по этому телефону. Спросишь Кузю. Он сам, скорее всего, и снимет трубку. Условишься о встрече. Он скажет где. Подъедешь и заберешь у него кейс. Вот и все. Сделаешь?
— В кейсе, разумеется, деньги?
— Нет, дорогой. Там документы. И билеты. Да, кстати, у тебя есть заграничный паспорт?
— Есть.
— Паспорт отдашь ему.
— Чей? Свой?
— Ну не мой же. Кузя оформит визу и все остальное. Не волнуйся, все законно.
— Даже если тебе кажется, что ты не шутишь, все равно очень смешно.
— Хорошо, — сказала она, — придется кое-что объяснить, раз уж ты такой непонятливый. Мы с тобой попали в беду, дорогой. То, что нас до сих пор никто не потревожил, просто недоразумение. Скоро они все равно нас найдут.
— Я-то при чем?
— Миша! Ну не прикидывайся, пожалуйста, идиотом.
— Ладно, тогда рассказывай все.
— Нет, это слишком длинная история, и она тебя действительно не касается. Когда-нибудь… в другом месте. В Париже, милый!
— Кто такие они, которые скоро нас найдут?
— О Мишель! Я же просила!
— Что просила?
— Не прикидываться идиотом.
…К телефонной будке возле овощного магазина пришлось идти в сопровождении инженера Володи. Он подстерег меня возле своего «жигуленка», но это, пожалуй, было мне даже на руку. Пригодится для авральной ездки. Против обыкновения, Володя выглядел трезвым и благоразумным. Но противоестественно задумчивым. Молча шагал рядом. Чтобы отвлечь его от грустных мыслей, я сообщил:
— Собираюсь днями в Европу. Чего-нибудь тебе привезти? Может, чего-нибудь из нательного белья?
— Чудной ты человек, Коромыслов. И чем-то напоминаешь Степана Разина.
— Почему именно Степана?
— Ну как же, помнишь! Ночь всего провожжался с княжной, и крыша у него поехала. А твоя новая пассия, похоже, будет похлеще княжны.
— Мне нравится ход твоих мыслей.
Я набрал номер, и после двух гудков трубку сняли. Это был Кузя. Голос у него был настороженный. Он спросил:
— Знаете, где Гоголевский бульвар?
— Да.
— Через сколько можете подъехать?
— Через час.
— Опиши, как выглядишь?
А как я выглядел? Пятидесятилетний моложавый старикан в черной, на ватине китайской куртке. Рост — метр восемьдесят. С рыжими усами. На голове серая кепка с пуговкой.
— Этого достаточно, узнаю, — сказал Кузя. — Возьми в руки газетку.
— Какую? «Известия» сгодятся?
Кузя хмыкнул в трубку. Видно, посочувствовал Полине.
— Все, договорились. Жду!
Володя согласился отвезти меня туда и обратно, но не корысти ради, а исключительно, как он выразился, из гуманитарного чувства сострадания к душевнобольному.
— Но все же, — добавил уже в машине, — бабки у тебя теперь шальные, от пузырька не откажусь.
У «Калужской» притормозил, и в ларьке я купил водки и упаковку пива «Туборг». Взял заодно огромную коробку шоколадных конфет с изображением летящей по синему небу ярко-красной птицы. Цена — девяносто тысяч рублей. Увидев богатые покупки, Володя удивился:
— Значит, шоколадом кормишь? Уважаю! Но под пиво лучше лещ.
Кузя оказался мужчиной лет сорока и отнюдь не уголовного вида. Я бы сказал, обыкновенный конторский служащий дореформенного периода: аккуратно причесанный, в добротном поношенном костюме, с вежливой улыбкой.
— Вы — Миша?
— Михаил Ильич, с вашего позволения.
— Извините. Вот то, что она просила, — протянул коричневый «дипломат», тоже далеко не новый, явившийся из тех времен, когда люди, выходя на работу, были уверены, что вечером благополучно вернутся домой.
— Может, что-нибудь на словах передать?
— Нет, ничего не надо, — улыбнулся, продемонстрировав отсутствие двух верхних зубов. — Отдай только паспорт…
Я направился к Володиному «жигуленку», припаркованному на стоянке возле Генштаба, но дойти не сумел. Оглянулся: спина Кузи маячила в отдалении, зато впритык за мной пристроились двое мужчин в длиннополых пальто нараспашку. Уж этих трудно было с кем-нибудь спутать, я и не спутал, посторонился, пропуская их вперед. Мужчины крепко взяли меня с двух сторон под руки и один шепнул в ухо:
— Не рыпайся, батяня! Один человек хочет с тобой потолковать.
Я все же рыпнулся, но это было все равно что вырваться из-под прижавшего тебя кузнечного пресса.
— А где тот человек?
— Покажем, не боись.
Человек сидел в черном «мерсе», стоявшем у обочины, напротив Шахматного клуба. Дверца открылась, и меня впихнули на заднее сидение, как тюк с барахлом. Если Володя в этот момент не пересчитывал пивные бутылки в упаковке, то вполне мог заметить, как со мной обошлись.
Человек был в очках с позолоченными ободками, прекрасно выглядел — загорелый, будто из отпуска, доброжелательный. У меня даже появилось ощущение, что я его где-то раньше видел: так бывает, когда встречаешь незнакомца, который тебе почему-то искренне рад.
— Не зашибли тебя мои ребята, Миша? — спросил озабоченно.
— Нет пока. Левую руку вот вроде вывихнули, но это ерунда.
Незнакомец коротко хохотнул. В салоне шикарного лимузина пахло цветами.
— Люблю беседовать с вашим братом писателем. Остроумный вы народ. Правда, хлипкий на расправу, но это к делу не относится, верно?
— Вам виднее. С кем имею честь?
— Называй меня Георгием Павловичем.
— И что вам от меня нужно, Георгий Павлович?
Тут уж он зашелся в смехе надолго, словно услышал смачный анекдот. В машине находился еще один человек — хмурая квадратная рожа за баранкой.
— Ох, Миша, Миша! — сказал Георгий Павлович, отсмеявшись. — Никак не пойму, зачем тебе это нужно.
— Что именно?
— Полина, например. Писал свои книжонки, честно зарабатывал на хлеб насущный — и на тебе! Ну скажи, зачем тебе Полина?
— Извините, не совсем вас понимаю.
— Взаимно, друг мой, взаимно. Ты хоть понимаешь, во что вляпался?
— Нет. А во что?
Георгий Павлович снял очки и аккуратно протер стеклышки носовым платком.
— Как-то плохо отвечаешь, Миша. Как-то немного нагло. Тебе не кажется?
— Да что все это значит в конце концов?! — ненатурально вспылил я. — Можете объяснить нормально? Без идиотских отступлений?
На загорелое лицо Георгия Павловича набежала грустная тень. Он вздохнул и сделал какой-то знак в окошко. Дверца с моей стороны открылась, и те двое ребят, которые меня привели, выдернули меня из салона, как репку из грядки. На дворе стоял светлый день, по тротуару ходили люди. На виду у всех громилы подвели меня к капоту и пару раз резко ткнули мордой в железо. Это было больно и унизительно. Из глаз хлынули слезы, а из ноздрей — сопли с кровью. Я и не заметил, как очутился опять в салоне «мерса». Георгий Павлович с доброй улыбкой протянул платок:
— Утрись, Миша! Ишь как тебя размалевали, мерзавцы. Но ничего не поделаешь, профилактика. Теперь нам проще понять друг друга, верно?
Я промолчал, взирая на него со страхом, и оказывается, это было то, что нужно. Удовлетворенно похмыкав, он заговорил в той интонации, с какой учитель говорит с нашкодившим двоечником. Его наставления были скупы и суровы. То есть, не сами наставления, а выбор, который он предложил. Или я вступаю с ним в плодотворное для обеих сторон сотрудничество, или он клянется покойной мамой, что не даст за мою жизнь ломаного гроша. Красноречивым кивком я подтвердил, что выбираю сотрудничество. Он дружески потрепал меня по щеке, отобрал окровавленный платок и выкинул в окошко. Я достал свой и приложил к носу. Извиняющимся тоном объяснил:
— Еще течет.
— Ничего, приложишь лед — как рукой снимет… Так вот, Полине о нашей встрече ни гу-гу! Понял?
— А если спросит, кто меня бил?
— Скажешь, поскользнулся возле дома. Значит так, Михаил. Не знаю, чего она в тебе нашла, но раз уж у тебя спряталась, выходит, доверяет… Да-с, женские капризы — непредсказуемая штука. Особенно у нее… Короче, узнаешь две вещи: где Трубецкой и номер сейфа. Чего глазами хлопаешь, не понимаешь, что такое сейф?