Дама дружелюбно улыбалась мне навстречу. Я поздоровался и сказал:
— Хотелось бы переговорить с Владимиром Иосифовичем.
— По какому, простите, делу?
— Я от Савицкой Полины Игнатьевны.
Сообщение не произвело на женщину особого впечатления, но в глазах блеснул ледок.
— Минутку, сейчас узнаю… — По селектору связалась с начальством, переговорила, подняла голову: — Пожалуйста, Бергман вас примет. Поднимитесь на второй этаж, кабинет налево.
Как было велено, я просунул в окошко коробочку с французскими духами. Дама воскликнула:
— О-о! Благодарю!
Банкир Бергман восседал за двухъярусным столом, похожим на крепость. Внешность обманчивая: седенький, хлипкий на вид, но с энергичным, обволакивающим взглядом черных глаз-бусинок. С такой внешностью можно быть кем угодно — от министра до бомжа. Поднялся, потянулся через стол. Чтобы пожать друг другу руки, нам обоим пришлось сильно наклониться.
— Весь к вашим услугам!
Я представился, положил на стол документы: паспорт, свидетельство о браке, доверенность, две заполненные анкеты. Владимир Иосифович просмотрел их с такой быстротой, с какой опытный кассир отсчитывает денежные купюры.
— Очень приятно, очень… Значит, Полина Игнатьевна обзавелась законным мужем. Поздравляю!
Фраза прозвучала двусмысленно, главное, непонятно было, кого он поздравил — меня, Полину или себя. Он сам это почувствовал, сделал вид, что смутился.
— Как здоровье многоуважаемой госпожи Савицкой?
— В полном порядке. Однако обстоятельства сложились так, что сама не смогла подъехать.
— Понимаю, понимаю… И что же вы хотите?
— В доверенности все сказано. Я должен привезти ей кое-что из сейфа.
Минута наступила решающая. Если Бергман почему-либо заартачится, мне следовало встать и подойти к окну. Только и всего.
— Полина Игнатьевна женщина необыкновенная, — заметил Владимир Иосифович. — Все, что она делает, достойно восхищения. Хотя не все ее поступки сразу бывают понятны… Не желаете ли кофе… э-э… Михаил Ильич?
Не дожидаясь моего согласия, он нажал кнопку на столе, и мгновенно в кабинете возникла молодая девица, из тех, у кого ноги растут прямо из плеч. Вероятно, у нее с шефом была телепатическая связь, потому что в руках она держала поднос со всем необходимым. Вплоть до крохотного хрустального графинчика с ликером.
Когда девица, расставив чашки, удалилась, не забыв ожечь меня на всякий случай буйным взглядом, я спросил:
— Владимир Иосифович, вас что-то смущает?
— Помилуйте, что может меня смущать? — он придвинул ко мне пепельницу, как бы приглашая закурить. — Наша задача — угождать клиентам. Особенно таким, как ваша милая супруга… Но…
— Что — но?
Банкир явно испытывал какое-то затруднение, но я не пытался догадаться о причинах. Роль слепого исполнителя меня вполне устраивала, тем более что Трубецкой предусмотрел подобную заминку. Он сказал: подойдешь к окну, Мишель, только когда Вовик окончательно упрется.
— Видите ли, Михаил Ильич, существует определенный порядок, когда имеешь дело с такими ценностями… Нет, я не хочу сказать, что мы с вами его нарушаем. Документы в порядке, но…
— Да говорите же толком.
Бергман по возрасту тянул лет на шестьдесят, а уж по опыту в подобных махинациях, полагаю, давно переступил черту возможного долголетия, поэтому наивная обида, отразившаяся на его лице, выглядела особенно трогательно.
— Вы один или с охраной?
— Это уже мои проблемы, не правда ли?
— Конечно, конечно… Почему вы не пьете кофе? Рекомендую добавить ликерцу. Натуральный бразильский продукт.
— К сожалению, ограничен во времени.
— Что ж, воля ваша… — Бергман, тяжко вздохнув, поднялся. Вместе вышли из кабинета, миновали холл, по-прежнему пустой, без единого посетителя, и спустились по каменной лестнице в подвал. Возле массивных железных дверей, вдобавок забранных кованой решеткой (запросто выдержит пушечный снаряд), дежурил дюжий детина в десантной робе — в руках автомат, громадный тесак у пояса.
— Смена Ипатыча? — спросил Бергман.
— Так точно, — ответил детина.
Бергман, повернувшись ко мне спиной, поковырялся над электронным пультом: нажал какие-то кнопки и опустил в прорезь пластиковую карточку. На маленьком табло над дверью вспыхнуло электрическое «Сис.». После этого Владимир Иосифович открыл длинным зазубренным ключом полицейский замок (точно такой же приспособил в своей квартире мой дорогой зятек).
Мы очутились в бетонном бункере, освещенном люминесцентными лампами. Дверь, в которую мы вошли, Бергман тут же заблокировал тоже с помощью электронного пульта. Из бункера попали в промежуточный, довольно мрачный, коридорчик и уже оттуда проникли в небольшое помещение, где три стены были заняты плоскими ячейками с мигающим над каждой циферблатом, наподобие тех, которые стоят в игральных автоматах. Весь путь сюда — с открыванием и закрыванием дверей — занял не меньше пятнадцати минут. В комнате почти не было воздуха и стояла такая могильная, давящая тишина, что я мгновенно покрылся испариной.
У крайнего правого ряда ячеек Бергман остановился.
— Назовите, пожалуйста, код.
Я произнес несколько цифр и прекрасное русское слово «гадюка». Бергман удовлетворенно кивнул и снова занялся кнопочными манипуляциями. Где-нибудь у пульта космического корабля ему цены бы не было. Наконец «сезам» открылся: в глубокой узкой нише, обитой алой тканью, лежала холщовая сумка, перехваченная кожаными ремнями. Кроме того, там находился черный футляр с заставленными металлическими створками. Бергман отступил на шаг, и я ловко вытащил добычу наружу. Сумка оказалась увесистой — килограммов на пять. Футляр легкий, удобный, с металлической ручкой.
— Больше, вроде, ничего, — сказал я.
— Вам виднее.
На треножном столике с мраморной поверхностью он разложил бумаги и заставил меня расписаться в трех местах. Я не вчитывался, за что расписываюсь, но ощущение было такое, что подмахнул не глядя собственный приговор.
Обратный путь занял не более минуты. В приемной банка, где из-за пуленепробиваемой стойки загадочно улыбалась накрашенная дама и где по-прежнему не было ни единого клиента, мы распрощались по-братски.
— Жаль, не допили кофе, — посетовал Владимир Иосифович, — Когда теперь свидимся. Нижайший поклон вашей прекрасной супруге. Помнит ли она меня?
— Помнит, — уверил я. — Она всех помнит, кого хоть раз видела.
— Прошу, будьте осторожны с этим… э-э… грузом!
— Не беспокойтесь, доставлю в сохранности.
Он проводил меня до порога.
Трубецкой стоял возле «тойоты», светился радостной ухмылкой через всю улицу и придерживал открытую заднюю дверцу. С облегчением я нырнул в прохладный салон. Лиза прижалась в уголке, сигарета в пальцах. Проворковала:
— Мы так волновались!
Я был тронут. Трубецкой уселся за руль.
— Ну?!
— Никаких эксцессов, — доложил я. — Операция прошла на редкость спокойно.
— Не прошла, — буркнул Трубецкой. — Еще идет.
Понеслись, не соблюдая правил. Через двадцать минут — Ярославское шоссе. Мне было все равно, куда ехать. Нервный утренний подъем сменился апатией, тяжестью в затылке. Спрашивается, чего уж так было нервничать, напрягаться? Ну прижучат, шлепнут — в банке ли, в постели ли — какая разница? Какая, в сущности, беда? Давно пора собираться. Увы, сколько живу, все никак не свыкнусь с простенькой мыслью, что всего можно избежать, кроме смерти. Слабый, начитанный умишко вечно ищет какую-то лазейку. Как в детстве жжет, припекает грудь надежда на чудо. Но чуда не будет. Как для любого прочего, наступит срок, и твои бренные останки присыпят землицей, и мир не ощутит ни малейшей утраты.
Поганое, мелкое, подленькое любопытство прочнее всего удерживает на краю бытия. Что завтра будет — новая женщина, грибной дождь, озарение, бутылка водки, внезапный счастливый звонок неизвестно откуда? Бред, чистый бред!
— На даче перекантуемся денек, — отозвался на затянувшееся молчание Трубецкой. — Отлежимся, Мишель, отдохнем, а наутро — в поход.