…Когда Полина досказала эту невероятную историю, было уже утро. Лиза закопошилась, протерла глаза ладонью. На диван падала тень от огромного платяного шкафа.
— Доброе утро, Лизок!
— Доброе утро!.. Пойду приготовлю завтрак, — ее тощая попка, обтянутая нейлоновыми трусиками, мелькнула среди стиральных машин и исчезла. Ступала она бесшумно, как рысь. Полина прижалась ко мне.
— Я тебя напугала, Мишенька?
— Да я уж давно напуган… Не в этом дело. Не понимаю, зачем мы вернулись? Какой в этом смысл? Как можно справиться с такими монстрами?
— Ну что ты, Мишенька! Какие же это монстры. Обыкновенные люди.
— Мне кажется, единственный выход из положения — согласиться со всеми их условиями. Отдать им все, что требуют. А они вернут наших дочерей. Или обратиться в прокуратуру, хотя Трубецкой смеется над моим предложением.
Полина провела теплой ладошкой по моей груди.
— Миленький, ты не знаешь правил. Никто никому ничего не вернет. Так не бывает.
— Как же тогда?
— Очень просто. Возьмем Сырого за жабры, тряхнем как следует, он и рассыплется.
Что скажешь, если любимая бредит. Я промолчал. Тряхануть Циклопа и Сырого на их территории, со всеми их связями, штурмовыми отрядами, техникой и капиталом, казалось мне столь же реальной затеей, как мысль перепилить двуручной пилой бетонную сваю. Возможно, я не знал всего. Возможно, у Трубецкого с Полиной есть какие-то скрытые резервы для осуществления фантастических планов, но тогда с какой стати они бегают от Циклопа и прячутся по углам? Скорее всего, они оба, Полина и Трубецкой, вошли в азарт, ставка превышает, зашкаливает разумный предел. Мне ли того не знать. Игрок, опьяненный возможностью неслыханного выигрыша, бросает на кон все имущество, вплоть до не принадлежащей ему бессмертной души, и именно в подобных случаях непременно вылетает в трубу. Смоченные потом и кровью игорные поля жизни сплошь усеяны костями азартных, жизнерадостных людей. Образумить Полину, конечно, было выше моих сил. Бедняжке слишком долго везло, чтобы она могла поверить увещеваниям пожилого сморчка.
— Можно позвонить Катеньке?
— Нет, миленький, нельзя. Ее телефон на прослушивании. Они узнают, откуда ты звонишь. Вообще мы не должны ничего делать без Эдички. Давай лучше спокойно позавтракаем. Наверное, Лиза приготовила что-нибудь вкусненькое. Ты разве не голоден?
— Но я так не могу!
— Не волнуйся, Эдичка наверняка уже узнал, что с твоей дочерью. Надеюсь, и с моей тоже.
Позавтракали на кухне, вполне обжитой — с электрической плитой и фирменной мебелью. Пили кофе из драгоценных фарфоровых чашек с золотой росписью. Перед тем мы с Полиной по очереди приняли душ, и я побрился новенькой электробритвой, которая лежала на полочке под зеркалом в византийской раме. Не бритва в раме, а зеркало.
Лиза — сама предупредительность и любезность:
— Михаил Ильич, вам со сливками или черный?
— Михаил Ильич, ложечку меда в кашу? Башкирский! Попробуйте…
Озорные глазенки блестят, но, когда взглядывает на Полину (нечасто), появляется в них что-то холодное, сосредоточенное. Я не удержался, спросил:
— Лизанька, чем ты меня тогда в лесу шарахнула? Палкой? Ведь могла убить.
— Что вы, Михаил Ильич! Я же легонько, кулачком. Но почему вы спросили? Разве до сих пор обижаетесь?
Такую гримасу абсолютной невинности я видел, пожалуй, только на картине «Крестный ход» талантливого передвижника Федора Мурзакова. На лице юродивого.
— Чего обижаться. Ты же человек служивый, подневольный.
— Все равно я очень переживала, очень… Не верите? Спросите у Эдуарда Всеволодовича. Он сказал, вам будет лучше в больнице, чем на воле. Но это все в прошлом, слава Богу.
Полина не принимала участия в разговоре и, извинившись, вскоре пошла кому-то звонить. И я решил кое-что выяснить у молодой бандитки.
— Скажи, Лиза, ты ведь давно работаешь у Трубецкого?
— Ой, и не говорите!
— Он замечательный человек, да?
— Самый лучший.
— А Сырого ты знаешь?
— Дяденьку Игната? О, да!
— Он тоже замечательный человек?
— Ну что вы! Мерзкое животное. У него только на мальчиков встает.
Ее вызывающая худоба, кое-как прикрытая купальным халатиком, заставляла меня то и дело опускать глаза.
— Как ты думаешь, Лиза, если эти двое столкнутся на узенькой дорожке, кто победит?
Поняв наконец, к чему я клоню, Лиза вспыхнула, придвинулась ближе:
— Помните, я рассказывала про своего учителя, татарина Мусу?
— Конечно, помню.
— Его убили очень сильные люди, но Эдуард Всеволодович расправился с ними, как со щенятами. Он великий воин. Его нельзя одолеть. Я даже думаю, он пришелец.
— С чего ты взяла?
— А вы сами разве так не думаете?
Что я думал про нее и про всех остальных пришельцев, ей, разумеется, лучше было не знать.
— Ты права, — кивнул я. — Более того, похоже, и Полина Игнатьевна, моя нынешняя супруга, тоже инопланетянка.
— Это само собой, — серьезно согласилась Лиза и склонилась так близко, что задышала в ухо. Мне ничего не оставалось, как обнять ее и по-стариковски потискать упругую, гибкую спину. Ее теплые губы охотно прижались к моим. Отстранясь, я спросил:
— Лиза, а если войдет Полина Игнатьевна?
— Ой, да она меня в упор не заметит.
— На всякий случай все-таки пересядь подальше.
— Она вас заколдовала, — огорчилась бандитка. — Что ж, это ей раз плюнуть.
На сей раз сказала истину.
Ничем другим, кроме колдовства, нельзя было объяснить мое поведение и, главное, то восторженное, эйфорическое состояние, которое я испытывал вопреки всему. Продолжался счастливый звездный полет, и больше всего на свете я боялся не смерти, а пробуждения.
— Может быть, я просто влюбился?
— В вашем возрасте уже не влюбляются, — со знанием дела урезонила девушка.
Вернулась Полина, чем-то чрезвычайно довольная.
— Ага, — сказала без осуждения, — спелись, голубки… Увы, вынуждена разлучить вас ненадолго. Миша, одевайся. Трубецкой ждет внизу… Лиза, останешься здесь.
Водитель был тот же, но машина другая — «волга» черного цвета. Капот открыт. Трубецкой шел навстречу — элегантный, стройный, сияющий лучезарной ухмылкой, с сигаретой в руке. Мы обменялись рукопожатиями, а Полину, испросив у меня разрешения, он чмокнул в щеку. Весь был воплощением физического и душевного здоровья.
— Дела плохи, — сообщил бодро. — Куда-то они твою дочурку, Полина, запрятали так, что не сразу найдешь.
— А мою? — поинтересовался я.
— Твою мы сейчас как раз съездим заберем… Давайте немного прогуляемся.
Не спеша пошли по переулку, Полина в середине, мы по бокам. Денек распалился солнечный, с крапинками белых облаков. Был тот утренний час, когда загазованный, отравленный центр Москвы судорожно пытается расправить остатки легких и глотнуть свежего воздуха. От невероятного напряжения асфальт похрустывал под ногами, как лесная хвоя.
Трубецкой меня проинструктировал. Из машины я позвоню дочери и вызову ее на улицу. Все остальное он сделает сам.
— Думаете, ее стерегут?
— Стерегут, но плохо. Ожидают нас совсем в другом месте.
Полина нахмурилась:
— Неужели так трудно разыскать ребенка? Что сказали Овчинниковы?
— Их нигде нет.
Полина развернулась, и мы пошли обратно к машине. Переулок словно вымер.
— Мне нужно за город, — сказала Полина. — Здесь я ее не чувствую. Слишком много помех.
— Сначала вытащим Катю. В конце концов сутки ничего не меняют.
Тут они повздорили.