— Не меняют? — переспросила Полина. — Что-то ты немного замечтался, Эдичка.
— Отнюдь. Рассуди сама. Мариночка — это засада. Там у них целый полк.
— Вон как? Выходит, ты не очень спешишь ее разыскать?
— Честно говоря, нет, — признался Трубецкой, — зато выяснил, где вечером будет Сырой.
Несколько шагов прошли молча.
— Как всегда, ты прав, — миролюбиво заметила Полина. — Нечего обсуждать. У бабы эмоции, у мужика — ума палата. Но случай все-таки особый, Эдичка.
— Сидор и Игнатка, конечно, идиоты, но не до такой степени. Ничего с девочкой не случится, пока я жив. Это же приманка. Они меня выводят на мель.
— Ах ты наш глубоководный, — усмехнулась Полина. При нашем приближении водитель захлопнул капот и отворил для Полины переднюю дверцу. Только тут я по-настоящему его разглядел — веснушчатый, круглолицый, курносый. Мужик и мужик — мелькнет в толпе, не заметишь.
Полина демонстративно забралась на заднее сидение, небрежно бросив:
— Миша, сядь со мной.
Поехали. Трубецкой передал мне телефон.
— Звони.
— А если ее нет дома?
— Дома она, дома. Звони.
С какой-то неуверенностью я набрал номер и сразу услышал родной настороженный Катин голос:
— Алло, алло!
Не здороваясь, быстро сказал:
— Катя, ничего не отвечай… Собери самое необходимое и выходи на улицу. Немедленно.
— Папа!..
— Тебе сказано, выходи на улицу! Потом все обсудим.
— Папа, а как же Антон?
Господи, я и забыл про счастливого рыночника. Прикрыл микрофон, спросил у Трубецкого:
— Что делать с ее мужем?
— Он никому не нужен, — улыбнулся Трубецкой. — Его не тронут.
Я кивнул. Спросил у Кати:
— Он дома?
— На работе.
— Оставь записку. Потом позвонишь… Все, через десять минут выходи.
С проспекта Вернадского свернули на улицу Марии Ульяновой. Трубецкой ни о чем не спрашивал, видно, знал дорогу не хуже меня. Он ничего не делал наобум.
— Тормозни, Витек, — распорядился возле хлебного магазина. Катина девятиэтажка была в ста шагах: через двор, мимо гаражей — и вот она.
— Витек, как условились, понял? Повторять не надо?
— Не надо, шеф.
Полина осталась в машине. К дому приближались в таком порядке: водитель впереди, я следом, чуть поодаль и в стороне — Трубецкой. Водитель Витек, едва выйдя из машины, преобразился. Сунул руки в карманы куртки, согнулся, заковылял, припадая на одну ногу — и стал удивительно похож на похмельного бомжа, промышляющего по утрам сбором пустых бутылок. Трубецкой в его элегантном светлом костюме, в сверкающих штиблетах, с сигаретой, прилипшей к губе, со скучной миной на физиономии, напротив, напоминал богатого господина, покинувшего гнездышко случайной подружки, где провел беспутную ночь. Пресыщение жизнью сквозило в каждом его движении.
В глубине двора показалась Катенька — в джинсах, в чем-то зеленом, с летящими волосами. Со спортивной сумкой через плечо. Увидела меня, приветственно подняла руку. Луч света в темном царстве. От деревьев отделились двое парней и вразвалку последовали за ней. Рослые, подтянутые. По пути наткнулись на нелепо кренящегося бомжа, высматривающего под ногами бутылки. Один из парней с досадой, как неодушевленную преграду, попытался спихнуть бродягу с тропы. Водитель Витек гибко разогнулся, махнул кулаком, на котором что-то металлическое блеснуло. Удар пришелся в лоб, парень сразу ушел в отключку на газон. По выражению классика, повалился, как подрубленное деревце. Второй уже заступил шаг вперед, обернулся с разинутым ртом. Витек сгреб его за ворот и с молниеносной скоростью (кастетом?) нанес пару оплеух по ушам, добавил коленом в пах и аккуратно положил рядом с товарищем. Оплеухи прозвучали, как выстрелы, даже мне стало больно, но Катенька не оглянулась, с разбега кинулась мне на грудь.
— Папа, папочка! Что происходит?!
— Пойдем, пойдем, после объясню.
Обнял, повел к машине.
Через пять минут выскочили на проспект Вернадского, но свернули не к Центру, а в сторону окружного шоссе. Мне-то было давно безразлично, куда ехать, но Катенька забеспокоилась:
— Папа, мы разве не к тебе?
Но я видел, что беспокойство ее напускное. Чрезмерное впечатление, и это естественно, на нее произвел Трубецкой. Когда я их в машине официально познакомил, он поднес к губам ее руку и устремил на нее столь восхищенный взгляд, что я невольно вспомнил рассказ Лизы о том, как он трахнул ее прямо в такси. И его, и Полину я представил как своих добрых друзей. Трубецкой недовольно пробасил:
— Мишель, к чему конспирация. Все равно придется сказать правду.
— Какую правду? — манерно поинтересовалась дочь. Трубецкой развернулся на переднем сидении к нам лицом. Смотрел на одну Катеньку, точно его парализовало, и моя бедная девочка, как раскраснелась в первую минуту, так и продолжала все ярче пылать.
— Ваш батюшка, — сообщил Трубецкой с довольно унылой гримасой, — подготовил приятный сюрприз, милая Катенька. — Сочетался законным браком, и таким образом Полина Игнатьевна, с которой вы только что имели честь познакомиться, приходится вам мачехой. С чем и поздравляю вас обеих.
— Все-таки, Эдуард, ты бываешь удивительно бестактен, — пожурила Полина.
— Папочка, это верно?
— Похоже на то, — подтвердил я.
После этого сообщения Катеньке тоже вроде бы стало безразлично, куда мы едем. Она надулась и после короткой паузы промямлила:
— Выходит, я тоже должна вас поздравить?
— Было бы с чем, — возразил я. Полина сказала:
— Не волнуйся, Катя. Мы в два счета подружимся.
Катя выдержала ее прямой, честный взгляд и вдруг глупо заулыбалась. Еще бы! Укрощать молоденьких девушек, разумеется, не сложнее, чем палить из окна по живым мишеням.
— Об одном хочу предупредить сразу, — продолжала Полина, взяв Катю за руку. — Будьте осторожны с этим мужчиной, — ткнула пальцем в Трубецкого. — Иначе он вас слопает и не подавится. Опаснейший типчик. Миша, потом расскажи о нем поподробнее. Надо Катеньку предостеречь.
Чуть позже «типчик» в доверительных тонах объяснил Катеньке, в каком положении мы все очутились. Причем обращался к ней теперь исключительно по имени-отчеству, и это звучало действительно забавно:
— Ничего страшного, Катерина Михайловна, понапрасну не тревожьтесь. Обыкновенный наезд. Поживете немного на конспиративной квартире, пока я все улажу к обоюдному нашему удовольствию.
Катя, по-прежнему пылающая алым цветом, спросила:
— На кого наезд, на меня?
— Тут не все еще ясно. Скорее всего, все же не на вас, а на вашего уважаемого папашу, моего лучшего друга Мишеля.
— Папа?..
— Господин Трубецкой шутить изволят.
Домчали до Переделкина — до боли знакомые места. Когда-то здесь жили Мастера, теперь, увы, даже не подмастерья. Впрочем, врать не буду, мало кому известно, кто вообще здесь теперь обитает. Последние Мастера вымирали уже на моей памяти. По-видимому, от них остались родственники, наследники да кучка холуев нового режима, успевших застолбить осиротевшие дома. Полагаю, истинного писателя здесь можно встретить разве что в виде могучего древнего дуба на опушке. Тихий, тенистый поселок, где в былые годы всего было перемешано навалом, и дерьма, и величья, где совершались бессмысленные предательства и одновременно вершилась звучная летопись времени, нынче, как и вся Москва, источал сладкий запах тлена и покачивал зелеными веточками, словно долларовыми купюрами.
К одной из заброшенных дач подвез нас Трубецкой.
Он будто догадался о моих мыслях:
— Не грусти, Мишель. Эту дачку я тебе подарю. Но с одним условием. Заберу одну из твоих женщин. Догадайся, какую?
Сегодня он был не в ударе: все шутки были плоские.
Навстречу нам, заливаясь хриплым лаем, выскочила лохматая дворняга, с ходу попыталась укусить за ногу почему-то именно меня, но признала Трубецкого и, кинувшись к нему, зашлась в истерическом восторге, живо напомнив как раз поведение иных нынешних переделкинских обитателей, которых часто приглашали на посиделки в Кремль. Следом за собачонкой из-за сарая выступила пожилая женщина с хмурым лицом, наряженная в рабочий комбинезон. Увидев среди гостей Трубецкого, изобразила на лице улыбку, что удалось ей с явным трудом.