Начало июня — ласковая, солнечная, ровная погода. Теперь, когда по примеру Пушкина, с отвращением читаю жизнь мою, ясно вижу: летние дни в Переделкино были счастливыми. Я благодарен всем, кто был тогда со мной.
Песик Нурек, безродная дворняга с пышной, от пуделя, шевелюрой. Полдня он прятал и зарывал в саду свои многочисленные кости, мослы и рыбные хвосты, затем обходил дозором дальние владения — с севера до опушки леса, и на юг — до дачи известного поэта Н., частушечника и придворного сатирика. Этого поэта Нурек невзлюбил какой-то особенной, почти человеческой нелюбовью, и мог часами подстерегать его у калитки с единственной целью: лишний раз облаять. Может быть, знал про поэта что-то такое, о чем люди только догадывались. Звездный час Н. пришелся на начало гайдаровской реформы, когда ему вместе с хорошо зарекомендовавшей себя группой творческой интеллигенции доверили сочинить новый российский гимн. Под это поручение, кажется, выделили дачу, выкурив оттуда прежних хозяев, прихлебателей коммунистического режима, Однако то ли от избытка верноподданических чувств, то ли от идиотизма поэт Н., как и вся творческая группа, свой звездный час профукал. Гимн не сочинил, сказочный валютный аванс пропил, и от крутых административных мер поэта-частушечника спасло лишь то, что в роковые августовские дни черт занес его в нужное время в нужное место. На одной из бутафорских баррикад ему удалось попасть в объективы корреспондента из «Лайфа» и целой бригады с РТВ, которые заняты были тем, что снимали полнометражный документальный фильм о Евгении Евтушенко как о центральном борце сопротивления всем режимам. В фильме сохранился эпизод, где маститый трибун ногой выпихивает поэта Н. из кадра, но впоследствии, при соответствующей монтировке, получилось, что, напротив, великий вольнодумец помогает своему младшему, тщедушному коллеге подняться на самых верх баррикады. Знаменитый эпизод сослужил поэту Н. добрую службу сколько раз ни попадался на глаза кому-нибудь из властей предержащих, столько раз его награждали орденом и денежной премией. Последнее, что поэт ухватил в 93-м году, в одном списке с генералом Ериным — орден Героя России.
Когда-то, задолго до всеобщего крысиного рынка, я был шапочно знаком с поэтом Н., хотя вряд ли он меня помнил. В ту пору поэт был известен тем, что вечерами прятался в разных углах писательского клуба, подстерегая жертву, и когда угадывал какого-нибудь загулявшего с гонорара литератора, налетал подобно смерчу, распевая срамные частушки и пританцовывая; и отделаться от него можно было не меньше чем червонцем. В противном случае поэт Н., слывя психопатом, мог опрокинуть ресторанный столик или плюнуть зажравшемуся литературному жлобу прямо в рожу.
Еще песик Нурек любил ловить кротов, иногда в охотничьем исступлении зарываясь в землю так глубоко, что наружу торчали лишь задние лапы. Увы, ям он нарыл бессчетно, а крота не поймал ни одного за всю свою бесшабашную жизнь. Тем самым напоминая многих из нас, включая и меня, и поэта Н., если не принять за крота переделкинскую дачу, из которой его рано или поздно все равно вышвырнет какой-нибудь более удачливый собрат по перу. Вон их нынче выстроилась какая длинная очередь от Кремля до самого Вашингтона.
Яркий день, зеленый, цветущий сад, марево дождя и солнца и лопоухий пес Нурек, подбегающий, чтобы мимоходом, в знак бескорыстной дружбы, лизнуть руку…
Довольно близко мы сошлись с Прасковьей Тарасовной, немногословной содержанкой Трубецкого. У этой женщины была загадочная судьба. У нее было три мужа, и все померли при таинственных обстоятельствах: один угорел спьяну в избе от тлеющей печки; второго, богатыря и дебошира, расплющил самосвал, причем в таком месте, у речных мостков, где самосвалов отродясь не бывало; третий погиб и вовсе сомнительно: он был деревенским электриком, залез как-то на столб крутить провода, долго распевал на ветру «Широка страна моя родная…», потом ни с того ни с сего сиганул с самого верха вниз головой.
Самым примечательным фактом было то, что Прасковья заранее, за месяц-два, предсказывала день и час кончины всех трех своих горячо любимых супругов, а последнего, электрика, бесшабашного Петечку все утро умоляла, только что на коленях не стояла «Не лазь нынче на столб, дуралей! Не лазь, упадешь!»
Полез, упал. После этой трагедии Прасковья покинула родную деревню и отбыла в город на заработки. Никакой работы, естественно, не чуралась, но больше всего любила наниматься в домработницы. В одном богатом доме, где верой и правдой служила около года, ее приметил некто Илларион Вишневский, в обыкновенной жизни служащий какого-то советского учреждения, но на самом деле парапсихолог и маг. То есть как приметил? Сперва избалованный Ларисик польстился на свежую женскую деревенскую парнинку, а уж после, когда полюбовно сблизились, разглядел в застенчивой, податливой бабе Божий дар похлеще, чем у знаменитой Кулагиной. Надо вспомнить, что в ту пору все чудеса были под запретом и подвергались гонениям со стороны очумелых коммунячьих властей, что отчасти и способствовало пышному расцвету потусторонних явлений. Тайком Илларион показал деревенскую чаровницу специалистам, сведущим людям, которые, во главе с колдуном Захаром Гребенчуком, все как один пришли в неописуемый восторг. Никому доселе не известная жительница села Грачевки Рязанской губернии на первом же сеансе, в присутствии авторитетной комиссии, лихо потушила взглядом семь свечей, а затем, выпив для затравки стакан шампанского, напряжением собственного биополя вызвала в комнате настоящий ураган, который посрывал с окон занавески, опрокинул на пол книжный шкаф, причем увесистый зеленый томик из собрания сочинений Гоголя угодил в лоб Захару Гребенчуку. На сходке присутствовал известный диссидент и мистик Израил Кислюк, повидавший виды человек, уже хлебнувший тюремной баланды, но он в испуге завопил:
— Остановите же ее! Она все здесь разнесет к чертовой матери!
На что Ларчик Вишневский самодовольно ответил:
— Попробуй, останови! Пока сама не угомонится… Она и в постели такая же.
Несколько нелегальных выступлений Прасковьи Тарасовны засняли на пленку и по верным каналам (через Кислюка) отправили на Запад. Вскоре оттуда пришел официальный ответ, заверенный департаментом полиции и одновременно Всемирным обществом парапсихологов. На семи страницах, со множеством солидных научных ссылок было сказано то, что на русский можно перевести как: «Не гоните туфту. Этого не может быть!»
Как водится, в столкновении с русским феноменом западная наука спасовала. Никакой туфты не было и в помине. Все, что засняли на пленку, Прасковья Тарасовна проделывала натурально: ломала мебель, поджигала костер, сложенный из влажных поленьев, и — венец всему! — на несколько секунд остановила течение подмосковной речушки Воря, отчего из воды в ужасе выпрыгнуло с десяток писклявых щурят, последних живых обитателей отравленного водоема.
Как бы то ни было, после уничижительной депеши в умах местных телепатов началось брожение. Глубокая вера в то, что цвет оккультной мысли сосредоточен исключительно на Западе, а в России проживают одни придурки, вступила в противоречие с очевидностью, с реальным наличием бабы Прасковьи как инфернального фантома, и некоторые, не совладав с проблемой, погрузились в тягчайшую душевную депрессию, в частности, и сам Израил Кислюк. Говорят, он так и закончил свои дни в желтом доме, в окружении заботливых врачей, зациклясь на загадочной фразе: «Уберите ее отсюда, иначе я за себя не ручаюсь!»
Большинство наших телепатов, не раз и не два перечитав западный меморандум, все же пришло к выводу, что Прасковья Тарасовна, несмотря на внешние признаки Божественного дара, является не кем иным, как обыкновенной авантюристкой и подсадной уткой, используемой проходимцем Илларионом в сугубо корыстных целях. Чтобы поставить все точки над «i», кто-то из доброхотов настучал в органы, и вскоре Прасковью забрали на дознание.
О том, как это делалось при проклятом режиме, написано много хороших, честных книг, и тут ничего не убавишь, не прибавишь. Достаточно знать, что основная масса населения сидела в Гулаге, а остальные мыкались в очередях, и неизвестно, где было хуже. Тем более что многие из нынешних мемуаристов, по их собственному признанию, страдали там и там одновременно, а некоторых еще плюс к этому не выпускали за границу.