До прихода Володи я успел тщательно, несколько раз вымыть руки хозяйственным мылом и заодно почистить зубы.
Инженер вернулся счастливый: кроме бутылки «Смирновской», приволок полную сумку пива. Я пожаловался:
— Володя, кажется, я крепко влип!
— Надо было раньше об этом думать, — он потряс бутылку и разглядывал ее на свет, определяя качество по только ему известным приметам. — Легкие деньги не для тебя, Коромыслов. У тебя натура мягкая, впечатлительная. Ты же писатель, а не бандит.
— Что же теперь делать?
— Выпей. Чего бояться. Тебе же не двадцать лет. Подумаешь, головешку оторвут. И так и так помирать скоро. Помянем ушедшую молодость, брат!
Рано утром баул забрали. За ним пришел молодой человек в плисовых штанах. Минут десять у меня в мозгах надрывался дверной звонок, но я все никак не мог вырваться из хмельного забытья. Молодой человек, по его словам, уже собрался перезвонить какому-то Семенычу.
— Чуть-чуть ты, батя, не нарвался, — сказал юноша без улыбки.
— Да я, понимаешь, сынок, поздновато прикемарил.
Юноша смягчился, ловко прихватил баул под мышку и на прощание сунул мне крепкую пятерню:
— Ладно, дави дальше. Извини, что потревожил.
Уже когда он был у лифта, я выскочил за ним.
— Слышь, парень! Ты телефон Полины не знаешь?
Глянул на меня, как на привидение, и, перед тем как нырнуть в лифт, успел красноречиво покрутить пальцем у виска.
Я бродил по квартире, точно по лесу, неизвестно чего ожидая. Принял три таблетки аспирина, напился кофе. В голове происходила загадочная игра: верх черепной коробки отделялся от основания и то слегка смещался, то вставал на место, как крышка кипящего чайника. Но стоило прилечь и закрыть глаза, как в воображении возникал отрубленный палец — указательный, женский, с сиреневым ободком вокруг длинного ногтя, с бриллиантовой нашлепкой… Куда меня забросила судьба?.. Прикидывал, к кому можно обратиться за советом, листал телефонную книжку и обнаружил двух-трех приятелей, достаточно сведущих в сомнительных делах, а одного даже чрезвычайно сведущего, бывшего работника КГБ, с которым когда-то немало было выпито горючей смеси, некоего Олега Поливодова, но что я, собственно, ему скажу? Познакомился с прелестной, куртуазной женщиной, ухитрился ее трахнуть, а на другой день получил на хранение сумку с отрезанным пальцем, которую к тому же утром забрали? Бред какой-то! Лепет испуганного дебила.
После десяти, когда я уже не знал, на каком свете нахожусь, и уже порывался бежать в ларек, пошли телефонные звонки, никак не добавившие настроения. Первым позвонил издатель, старый мой товарищ, он, кстати, хорошо погрел руки на «Советах Максимыча» и на «Банном триллере», и сухим тоном объявил, что переносится выпуск «Северных бывальщин», с которых я надеялся получить хотя бы «куска» три, чтобы сделать в квартире небольшой, косметический, ремонт. Издатель не счел нужным объяснять, почему переносится тираж, просто сказал:
— Положение критическое, Миша, сам понимаешь!
Если бы даже я это понимал, то есть понимал, о чем он говорит, то все равно давность наших отношений подразумевала соблюдение неких санитарных норм в таком щекотливом вопросе, как финансирование постоянного автора. Но что с него возьмешь, с Сережи Зеркальцева, если он недавно месяц гудел в Париже, а до этого отгрохал трехэтажный домище на Рублевском шоссе, отчасти, полагаю, и за мой счет. Впрочем, не стоит преувеличивать.
— Спасибо за доброе известие, — поблагодарил я, усмиряя скачки в черепе.
— Ты что, расстроился? Миша, это всего лишь перенос.
— А я думал — ампутация, — я повесил трубку. Ничего, пусть поищет других дураков, которые станут ему из семи процентов печь горячие книжные блины. Самое обидное, искать, скорее всего, долго не придется. Положение писателя можно сравнить нынче с участью электронщика, заброшенного в мезозой. Ради пропитания он будет счастлив, если ему доверят колоть орехи.
Следом позвонила Катя, дочурка. Ей я рад всегда, но не сегодня. Тем более что все наши разговоры после ее замужества походили на фрагменты из латиноамериканских сериалов: были полны ненатуральной истерики, но бессмысленны. И в этот раз она обрушилась с какой-то диковинной претензией. Оказывается, я не имею никакого права презирать ее мужа Антона за то, что он занимается спекуляцией, перебрасывая гнилой товар из Турции в Россию. Упрек был несправедливый. Я презирал ее муженька не за род занятий, а за то, что он был законченный самовлюбленный болван с непомерными, ничем не оправданными амбициями. И потом, надо еще разобраться, кто кого презирает.
Выслушав горячечный поток обвинений, я поинтересовался:
— Катенька, что случилось? Его уже посадили?
— Папа!..
— Нет, в самом деле. Такое прекрасное весеннее утро, и вдруг ты звонишь и, вместо того чтобы спросить о здоровье отца, пошутить, посмеяться, как бывало прежде, несешь какую-то околесицу.
— Папа, ты знаешь, как это важно для меня.
— Что важно?
— Твое отношение к Антону.
— Успокойся. Я отношусь к нему прекрасно. Он сумел надежно устроиться в жизни, и семья у него не голодает. Я снимаю перед ним шляпу.
— Когда-нибудь мы крупно поссоримся, папа!
— Неужели из-за этого чокнутого барыги?
На сей раз трубку бросила дочь.
Позвонил Володя. В его голосе скрежетали страдания всех обреченных на Руси. Слов понять было нельзя, но общий смысл я ухватил. Володя собирался замкнуть круг своего никому не нужного земного бытия, но напоследок, прощаясь с миром, хотел сбегать в ларек.
— У тебя, Мишель, — пророкотал, будто из могилы, — как у мафиози, найдется лишняя десяточка, верно? Обещаю на суде свидетельствовать в твою пользу.
— Заходи, несчастный…
И только мы разъединились, телефон заверещал снова. Я не сразу снял трубку. Наитием почувствовал, кто звонит. Виски мгновенно продуло кислородным потоком.
Да, это была она, и ей было очень плохо. Может быть, даже хуже, чем нам с Володей вместе взятым. Хотя еще минуту назад такая мысль показалась бы мне фантастической.
— Миша, немедленно приезжай, — сказала она и назвала адрес.
— Что с тобой?!
— Мне трудно говорить, приезжай… пожалуйста!
С Володей я столкнулся в подъезде.
— У тебя тачка на ходу?
— Обижаете, начальник!
— Довези до Центра.
— Коромыслов, да у меня же… — сунул мне в нос трясущиеся пальцы.
— Ничего, Володенька, так надо. Я заплачу.
— Лучше бы ты этого не говорил… — краска гнева кинулась ему в лицо, и я полюбил его за это.
…Центр, Брюсов переулок. Хитрый двойной код. Володя остался в машине.
Дюжий детина с неожиданной ласковой силой облапил, ощупал меня в прихожей. Искал оружие. Оружия у меня не было, кроме газового баллончика в нагрудном кармане. Я и забыл, когда его туда сунул. Детина брезгливо понюхал баллончик и вернул мне.
Полина до подбородка укрыта пестрым пледом. Высокая спальня в мягких бархатно-голубых тонах. Я присел на стул.
— Приболела? — спросил озадаченно. Эта женщина была мне родная, я почувствовал это еще на пороге.
— В плечо ранили, — Полина улыбнулась смущенно, по-детски и, подумав, добавила. — Свинство, да?
— Как это ранили? Что ты болтаешь?
— Миша, не суетись. Это все сейчас не важно. Я хочу попросить тебя об одолжении.
— Ну?
— Забери меня к себе.
— Как то есть?..
— У тебя безопасно, а здесь страшно. Я даже боюсь заснуть.
Наши взгляды встретились, и я с головой окунулся в небесную синеву. Она не врала.
— Что ж, — сказал я, — поехали, если так надо.
Оказалось, под пледом она лежит одетая — просторные, шелковые брюки, тонкая вязаная кофточка. Слева, близко к горлу светятся бинты.
— Ты на машине?
— Да, друг подвез.
— Вот и отлично.
Детине-охраннику, который проводил нас до машины, Полина напомнила: