Со сна я было решил, что явился с того света Трубецкой, но, услышав требовательный котиный вой, соскочил с постели в чем был — в шерстяных кальсонах и вязаной фуфайке. Фараон с разбегу прыгнул мне на грудь и располосовал фуфайку в трех местах. Мы оба были счастливы. Урча и отплевываясь, он сожрал на кухне здоровенного замороженного минтая и дохлебал полкастрюли куриного (?) варева. Раны у Фараона были обычные: сломана задняя левая лапа, вырван из бока кусок мяса и левое ухо болталось на тоненьком хрящике. Но он был полон жизни: нажравшись, начал неодобрительно поглядывать на Лизу, шипеть и выгибать спину в бойцовской стойке. Я смазал ему йодом раны, сделал из дощечек лубок на лапу, примотал бинтом ухо к голове и уложил на кухне, на его подстилке, заперев на всякий случай дверь. Лиза помогала и отделалась всего-навсего расцарапанной щекой и укусом в палец. Не сомневаюсь, что до плачевного состояния Фараона, как и меня, довела безумная безответная любовь.
В эту ночь Лиза перебралась спать ко мне. Сказала, что нипочем не останется наедине с чудовищем, которое я почему-то называю котом. Но поставила условие, чтобы я снял с себя «эту рвань».
— Неужели вы себе вообразили, Михаил Ильич, — фыркнула заносчиво, — что я лягу в постель с мужчиной в солдатских кальсонах?
— Нормальные кальсоны, импортные, — обиделся я. — Впрочем, тебя никто не принуждает.
— Постыдитесь, господин писатель! Кто вчера ущипнул меня за девичью грудь?
Ни в эту ночь, ни в следующую между нами ничего не произошло, да и что могло произойти, если я был весь как испитой чай. Мне не женщины теперь снились, а гробы. Лизу это беспокоило, и как-то среди ночи, после неудачных попыток растормошить меня, она выставила ультиматум:
— Михаил Ильич, либо вы предоставите утешение молоденькой сироте, либо я приму крутые меры.
— Лиза, но ты же видишь, как я исчах!
— Вот от этого и чахнете. Я же в книжке читала. Для старого человека долгое воздержание просто необратимо.
В отчаянии я ляпнул липшее:
— Лизонька, признайся уж, что хочешь меня угробить. Отомстить за Трубецкого.
Мгновенно вытянулась в струнку. Глаза сверкнули льдом в полутьме. Я сжался, приготовившись к побоям. Но она смилостивилась, призналась:
— Учитель сам послал меня к вам.
— Как это?
— Вы не поймете. Не надо об этом. Не тревожьте его.
Катенька помирилась со своим мужем-челноком. Антон ее простил. Мы с ней не виделись, но часто разговаривали по телефону. Ее умишко слегка повредился, но я надеялся, что со временем она придет в себя. Она не верила, что Трубецкой умер, потому что не видела его мертвым. Она вообще почти ничего не помнила из той страшной ночи. Только кровь на щеке и долгое паренье в небесах. Она полагала, Трубецкой нарочно устроил представление, чтобы ей меньше страдать. Быть брошенной и быть вдовой — совершенно разные вещи. Он вполне способен на такой трюк.
— Если бы он умер, — щебетала в трубку, — я бы чувствовала. А я не чувствую. И потом, папочка, я ведь ношу его ребенка.
Да, она была опять беременна.
— А что про все это думает Антон?
Про ребенка Антон еще ничего не знал, а измену воспринял нормально. То есть упрекал, конечно, в первые дни, но с пониманием. Даже признал себя отчасти виноватым в случившемся. Сознавал, что если бы у него было столько бабок, сколько у «этого гада», супруге и в голову бы не пришло крутить хвостом. В порыве душевной откровенности, когда мирились, поведал ей, что в ту ночь, когда «этот гад» посшибал их с крыльца, ему было видение и он поклялся, что землю жрать будет, Родину продаст, а сколотит за два года миллионец, а то и полтора.
— Он очень меня любит по-своему, правда, папочка, — ворковала рехнувшаяся дочь. — В конце концов, ведь это самое главное. Ты согласен?
— Держись за него, Катерина, — отвечал я в духе всех приватизаторов на свете. — Миллион на дороге не валяется.
В моей собственной душе больше не было смуты. Я прожил жизнь сносно, и закончилась она, как положено, миражом. Мираж — Полина, Трубецкой, Париж, Италия, бойня, трупы, и как реальное подтверждение небывальщины — сто тысяч долларов на банковском счету. Совсем неплохо для финала. Ни дня без побоев. Ни одной строчки писанины. Буйное завершение пресной судьбы. Жалеть совершенно не о чем. Но жить дальше тоже ни к чему. Без Полины? Без ее любви? Без ее сумасшедшей лжи? Зачем?
…Мы уже высосали бутылку «Столичной», поели пельмешков и находились в рассуждении: не послать ли гонца за добавкой. День то ли к вечеру клонился, то ли, напротив, наступило утро.
— Хочу жениться на Лизе, — сообщил я Володе. — Что посоветуешь?
— Одобряю, — без раздумий ответил инженер. — Жениться можно и на железной кобыле. Если дури хватит. Ну а тех женщин, с которыми до Лизы жил, куда дел? Тоже ведь были недурны.
— Одну задушили. Вторая за границей, бросила меня. Но я все равно как-то больше склоняюсь к Лизе. Чистосердечная она, покладистая.
— Тут спорить не приходится, — Володя мечтательно улыбнулся. — Но все же кое-какие сомнения есть.
— Какие же? Поделись.
— Во-первых, разница в возрасте. Как-никак не меньше четвертака. Второе, удалая она чересчур. На тебе вон и так живого места не осталось, а вдруг ей чем-нибудь не угодишь. Да она тебя враз в землю вобьет по шляпку.
— Нет, не тронет. Уважает за страдания.
— Кстати, где она сейчас? Чего-то второй день ее не вижу.
— На тренировке.
— А-а, естественно. Где ей еще быть.
Что-то его, я видел, беспокоило, и это было странно по нынешним временам, когда повсеместно установилась такая благодать, что даже заботы о хлебе насущном отпали сами собой.
— Может, тебе все же поехать в Германию? — спросил я. — Хоть на мир поглядишь. Я-то навидался, а тебе будет в диковину.
— Да ну его к черту! — махнул рукой, стряхнув пепел на пол. — Ты вот, Миша, теперь человек мафиозный. Объясни, пожалуйста, что значит выражение «спрессовать по полной программе»?
— Ничего особенного. Будешь такой же, как я, но только уже в ящике.
— Ага. Так я и думал.
Пошел он гонцом в ларек, а я собрался в туалет, но по дороге зацепился ногой за стул и растянулся в коридоре. Поворочался, поколготился, встать не удалось, и так сладко заснул, как прежде на перинах не спал. Наверное, Володя стучал, звонил, но я не открыл, не слышал.
Очнулся, когда Лиза волокла по полу в гостиную.
— Отпусти, зараза! — завопил я, рассвирепев. — Я совсем не туда шел.
Лиза помогла добраться до туалета, а после проводила в постель. Через минуту принесла горячего чаю и хлеба с колбасой. Я сидел, подоткнув под спину подушку.
— Опять физик приходил? — спросила Лиза утвердительно.
— Хотя бы и приходил, тебе-то что?
— Спаивает он вас, Михаил Ильич. Вам сперва окрепнуть надо. Вот вы же не делали днем упражнения, которые я просила. Только водку пили.
— Как хочу, так и живу. Ты мне вообще никто.
— Не к лицу вам грубость.
Взяла полотенце со стула и утерла мне подбородок. Колбасу я съел и чай выпил.
— Унеси. Здесь не оставляй. Мухи налетят.
Позже, когда свет погасили, я сказал:
— Физик посоветовал жениться на тебе.
— И вы что?
— А что я? Я не против. А ты?
— У вас, Михаил Ильич, прямо мания какая-то. Обязательно жениться. Я, конечно, согласна, но сначала надо же попробовать. Как в старину говорили, не суйся в воду, не зная броду.
Мы попробовали. Не получилось. Но я очень старался.
— Сыночек мой! Совсем стал слабенький, — Лиза ласково погладила мою седую голову. И я охотно заплакал.
Был дома один. Пытался читать. Позвонили в дверь. По времени пора Володе заглянуть, и я, не спрашивая, открыл, даже в глазок не глянул. Хотя должен был поостеречься.
Пришли долгожданные гости, но, правда, не в том составе, как я предполагал. Я думал, пришлют нарочных, увезут куда-нибудь в подходящее место, а уж там разберутся. Пожаловал собственной персоной Сидор Аверьянович с небольшой свитой. Сперва в квартиру ворвались двое бычар, обнюхали углы, а Сидор Аверьянович спокойно дожидался у лифта. Там еще стояли двое, похожие на грузовики.