— Зачем же они так упорствуют? — удивился Немиэль. — Это глупо.
— Не знаю, — ответил Аттиас. — Я только передаю то, что услышал.
— Возможно, потому, что это законченные изменники и каждое мгновение их затянувшегося сопротивления — новое пятно на чести Калибана.
— Довольно резкое суждение, ты не находишь? — спросил Захариэль.
— Разве? — возразил Немиэль. — Тогда почему Орден взял на себя труд прекратить их деятельность?
— А кто-нибудь задумывался, что лорд Сартана, возможно — только возможно, — говорил правду? — спросил Захариэль. — Вдруг мы и впрямь нарушили данное обещание оставить их владения в покое?
— Мне приходила в голову эта мысль, — признал Немиэль. — Но какое это теперь имеет значение?
— Какое значение? — повторил Захариэль. — Это очень важно, потому что мы, возможно, затеяли войну, исходя из ложных обвинений, войну, которая служит только нашим собственным целям. Разве это никого не волнует?
Ответом ему были равнодушные взгляды, и Захариэль, удивляясь реакции друзей, сокрушенно покачал головой.
Затем заговорил Немиэль, слегка наклонившись над столом:
— Захариэль, история пишется победителями, а побежденные, кроме прочих горьких пилюль, должны будут проглотить и то, что все их жертвы были напрасными. Заявления Сартаны о словах Льва могут оказаться оскорблением или даже откровенной выдумкой, но летописцы Ордена никогда не станут записывать их, даже если бы они и были правдивыми.
— А летописцы Братства Волка?
— Уверен, за время осады они погибнут в своей крепости вместе с остальными рыцарями.
— Как ты можешь быть таким равнодушным, Немиэль? — спросил Захариэль. — Ведь речь идет об убийстве таких же рыцарей.
Немиэль покачал головой:
— Нет, мы говорим об уничтожении врагов. А рыцари они или нет — это несущественно. Кто прав, кто виноват — в пожарах войны между Орденом и Братством Волка скоро забудется ее первоначальная причина. Ни одна война не сохраняется в памяти надолго.
— Это грустно, — заметил Захариэль.
— Такова трагедия человеческого существования, — сказал Немиэль, цитируя строку из «Изречений». — Жизнь личности — мимолетная капля в кровавых волнах истории.
— Может, и так, — тряхнул головой Захариэль, — но на Калибане эти волны мрачнее всех остальных.
После окончания обеда претенденты разошлись по своим комнатам, чтобы собрать оружие для послеполуденной практики под неусыпным надзором мастера Рамиэля. Разговор за едой расстроил Захариэля, особенно его удручала готовность, с какой рыцари Ордена по призыву Джонсона отправились на войну.
Разве желание любыми способами избежать войны и предотвратить неизбежные потери людей не должно быть свойственно каждому мыслящему существу? Несмотря на свою молодость, Захариэль был достаточно умен, чтобы понимать неизбежность войны и убийства в некоторых случаях, но ему казалось, что война против рыцарей Волка была развязана с ненужной и недостойной поспешностью.
Он уже пристегнул к поясу пистолет и поднял свой зазубренный меч, как вдруг услышал далекий пронзительный сигнал трубы — мелодичный напев из трех нот, повторяющийся снова и снова. Захариэль оглянулся на своих товарищей, собиравших оружие. Он понимал, что должен знать значение сигнала, но никак не мог его вспомнить.
— Брат Амадис! — воскликнул Элиат, и звуки трубы тотчас стали понятными.
— «Возвращение рыцаря», — сказал Аттиас.
Захариэль улыбнулся. Эта мелодия возвещала о возвращении рыцаря с охоты на великого зверя. Крестовый поход против чудовищ подходил к концу и множество зверей уже были убиты, так что радостные ноты в эти дни звучали нечасто.
Четверо мальчиков, совершенно не думая о наказании, грозящем за пропуск занятия по фехтованию и стрельбе, выбежали из комнаты. Стремление снова увидеть брата Амадиса в стенах крепости оказалось сильнее мелочных сожалений о нарушении расписания.
Все вокруг тоже услышали призыв трубы, хотя, как звук с высокой башни распространялся по всей крепости, оставалось для Захариэля загадкой. К въездным воротам уже бежали их товарищи-претенденты и даже несколько младших рыцарей, желавших первыми поздравить брата Амадиса с возвращением.
Захариэль снова осознал, что соревнуется с Немиэлем, но его брат с торжествующей усмешкой уже опередил его на несколько шагов. Следом за ним мчался Аттиас, а Элиат в одиночестве замыкал их небольшую группу.
Коридоры каменными спиралями вели их вокруг сторожевых башен, мимо бойниц, постепенно спускаясь на нижний уровень. Во дворе уже собралась большая толпа, но мальчики сумели протолкаться вперед, когда наверху раздался глухой металлический рокот.
Массивные цепи вздрогнули, стряхивая накопившуюся пыль, и тяжелые рычаги, блоки и противовесы пришли в движение, открывая колоссальные створки Мемориальных Врат Алдаруха. Тяжелые дверные блоки из потемневшего дерева и бронзы, поставленные на металлические колеса, разошлись в стороны по смазанным рельсам.
Внутрь с неба хлынул ослепительный свет, заливая каменную ограду эспланады и освещая мрачные своды монастырской крепости. Потревоженные открытием дверей пылинки заплясали в лучах сверкающими алмазами.
Захариэль отчаянно пытался увидеть брата Амадиса, но из-за бьющего в глаза света не мог рассмотреть ничего, кроме темнеющей вдали кромки леса. Претенденты толкались вокруг него, тоже стараясь что-нибудь увидеть, но Захариэль и его друзья упорно оставались на месте, используя силу и откровенное упрямство.
Наконец раздался чей-то крик, и Захариэль заметил в проеме ворот движение — появился расплывчатый силуэт всадника, медленно подъезжавшего к крепости. Глаза немного привыкли к яркому свету дня, и сердце Захариэля сжалось от радости — он отчетливо увидел и узнал брата Амадиса.
Но при всей радости от возвращения героя внезапно возникло странное предчувствие беды.
Амадис держался в седле явно из последних сил, его стихарь сплошь покрывали пятна засохшей крови, а левая рука, очевидно сломанная, бессильно висела вдоль туловища. Бледное, обескровленное лицо темной полосой обрамляла сильно отросшая щетина, уже превращавшаяся в бороду.
Конь выглядел не лучше своего всадника: на груди и боках виднелось несколько глубоких царапин, из гривы были вырваны целые клочья, хвост отсутствовал полностью, а глубокие раны на крупе свидетельствовали о жестокой схватке с каким-то ужасным противником.
В глазах Амадиса плескались боль и обреченность, он слегка повернул голову, будто что-то искал.
Рыцари бросились вперед, чтобы помочь раненому герою спуститься с коня. Их порыв нарушил торжественность момента, и при виде плачевного состояния героя вокруг раздались горестные возгласы.
Людской поток унес Захариэля вперед, но на этот раз он и не подумал сопротивляться.
— Разойдись! — раздался властный старческий голос. — Дайте ему побольше воздуха!
Захариэль увидел, как лорд Символ, пользуясь не столько своей силой, сколько высоким положением, пробивается сквозь толпу, и посторонился, чтобы подобраться ближе следом за ним. Через несколько мгновений он уже оставил друзей позади и оказался рядом с лордом Символом, опустившимся на колени подле упавшего раненого рыцаря.
Амадис пытался что-то сказать, но на губах пузырилась кровавая пена, свидетельствующая о серьезном повреждении легких.
— Не разговаривай, — посоветовал лорд Символ, — это только причинит тебе боль.
— Нет… — прохрипел Амадис, — …должен говорить.
— Хорошо, парень. У тебя есть завещание?
Амадис кивнул. Захариэль, как ни был поражен косвенным предположением лорда Символа, что жить рыцарю осталось недолго, повидал уже немало ран, чтобы понимать: такие — смертельны.
Захариэль видел, что кровь на животе воина еще свежая и продолжает течь, а в открытой ране виднеются клубки внутренностей, которым рыцарь не дает вывалиться, придерживая их рукой.
Свободной рукой Амадис дотянулся до пистолета и с трудом вытащил его из кожаной кобуры.
— Захариэль, — позвал он.
Лорд Символ поднял голову, торопливо махнул рукой мальчику, призывая того опуститься на колени рядом с рыцарем.
— Не медли и слушай внимательно, не многим дано услышать последние слова рыцаря Ордена. А те, кто слушает завещание, принимают на себя обязательство перед умершим. Такова традиция.