При этих словах лицо Аттиаса выражало такое страстное сожаление, что, учитывая его молодость, можно было решить, будто у парня разрывается сердце. Аттиас видел будущий мир, в котором человек больше не может стать рыцарем.
Захариэль инстинктивно отвергал такое унылое представление о грядущем. Он всегда в глубине души оставался оптимистом и идеалистом. Когда его мысленный взор обращался к кампании Ордена против великих зверей, он восхищался успехами рыцарства. Он был твердо уверен, что в недалеком будущем исполнятся все обещания Льва и Лютера, данные перед началом крестового похода. Глядя вперед, он видел перед собой мир и процветание Калибана. Видел окончание ужасов. Видел конец страданий и нужды. Он видел лучшее завтра.
Когда Захариэль заглядывал в будущее, он всегда видел лучший из миров.
И это было его проклятием.
— Ты так мрачно смотришь на вещи, друг мой, — сказал Захариэль и ободряюще улыбнулся. — Я знаю, люди каждый день говорят, что кампания вот-вот закончится, но, подозреваю, она продлится еще какое-то время. Я уверен, если убитое мною чудовище принимать за типичный образец, можно не сомневаться: великие звери не собираются сдаваться. Они будут драться за свои жизни зубами и когтями, как и всегда это делали. Так что, Аттиас, можешь не беспокоиться. Ты еще застанешь время охоты на великих зверей и успеешь стать рыцарем.
В конце комнаты было окошко, выходящее на окраину леса, и Захариэль ощутил, как этот вид притягивает его взгляд.
Как часто случалось в прошлом, он и сейчас ненадолго задумался над двойственной природой мира. С такого расстояния леса поражали своей грозной и мрачноватой красотой. А внутри эти живописные просторы давали приют существам из ночных кошмаров людей, одно из которых ему посчастливилось убить.
Захариэль любил Калибан, но он не был слеп к его ужасам. Временами ему казалось, что они живут на планете, одновременно представляющей собой и рай, и ад. Конечно, связь с родным миром и его лесами была крепче, чем что бы то ни было в его жизни. Он безоговорочно любил свой мир, несмотря на все его недостатки.
— Ты знаешь, почему люди иногда называют нашу крепость Скалой? — неожиданно спросил Захариэль.
Вид из окна, открывавший лесные просторы, вдохновлял, и Захариэлю хотелось поделиться своими чувствами с Аттиасом и отвлечь парня от мрачных мыслей.
— Это и есть название крепости Алдарух, — ответил Аттиас. — На одном из древних диалектов оно означает «Скала Вечности». Мастер Рамиэль говорит, что так изначально называлась гора, на которой мы сейчас находимся. А потом, когда основатели Ордена решили построить здесь крепость-монастырь, они оставили имя горы и стали называть так и свой оплот.
— Это одна из причин, — пояснил Захариэль. — Но есть и другая. Подумай о названии Алдарух, или Скала Вечности. У Ордена имеются и другие монастыри, но этот был первым. Это наш духовный дом и источник всех наших начинаний. И основатели дали крепости имя не просто так. Они точно выразили то, что хотели построить. Это место — наша твердыня, Аттиас. Это наш краеугольный камень. И пока стоит крепость, будут живы и идеалы Ордена. Ты понимаешь, что я пытаюсь тебе сказать?
— Думаю, да, — кивнул Аттиас, мгновенно сосредоточившись. — Ты говоришь о том, что и после уничтожения великих зверей Орден будет существовать и рыцарство никуда не исчезнет.
— Правильно, — подтвердил Захариэль. — Так что ты сам видишь, что нет никаких поводов грустить. Если тебе этого мало, взгляни на проблему с другой стороны. Наш долг состоит в том, чтобы защищать жителей Калибана от живущих в лесах хищников. И с исчезновением великих зверей наши обязанности не изменятся. Это же Калибан. Здесь всегда найдутся какие-нибудь чудовища.
Мастер Рамиэль первым поздравил Захариэля со званием рыцаря. Наставник хотел сказать что-то еще, но множество рыцарей обступили их со всех сторон и приветствовали нового члена Ордена.
В противоположность мрачной церемонии введения в Орден, состоявшейся много лет назад, вступление в ряды рыцарей было отмечено с неподдельным весельем. Для любого человека такой момент имел огромное значение, и каждый был не прочь разделить торжество со своими друзьями.
Множество рыцарей бросились поздравлять своего нового товарища, и из-под капюшонов стихарей на Захариэля смотрели веселые дружеские лица.
Он еще даже не успел понять, что происходит, как первые подошедшие рыцари стали его обнимать. Неожиданно смущенный, Захариэль ощутил, что его подняли над полом, а потом усилиями дюжины рыцарей он взлетел к самому потолку, затем начал падать, но те же руки, которые его подбросили, подхватили новоиспеченного рыцаря.
Смех не утихал, и его снова подбросили в воздух. На этот раз Захариэль перевернулся и успел увидеть под собой калейдоскоп лиц. И все веселились. С некоторыми рыцарями он был знаком, но многие в его представлении оставались суровыми далекими силуэтами.
Он заметил Льва, Лютера, лорда Символа и мастера Рамиэля, и все они отвечали на его взгляды улыбкой или смехом.
Из всех мгновений его жизни этот момент запомнился Захариэлю как самый странный и невероятный.
— Такова традиция, — со смехом пояснил ему Лютер, когда немного позже они подняли кубки с вином. — Это трамплин. Мы поступаем так с каждым новичком. Эх, но самым интересным было твое лицо.
Торжество проходило в главном трапезном зале Алдаруха, и, к немалому облегчению Захариэля, рыцари вскоре перешли к более прозаичным методам празднования и перестали его подбрасывать, словно тряпичную куклу. В честь нового рыцаря был устроен торжественный обед, во время которого прозвучало немало тостов и поздравлений.
Рыцари, которых до сих пор он в основном видел только издали, теперь дружески хлопали его по спине и называли своим братом. Захариэль не понимал, заслужил ли он такую честь, убив чудовище из Эндриаго, или подобным образом встречали всех новичков. В любом случае такая реакция на его вступление в Орден казалась ему почти чрезмерной.
Торжество взволновало его еще и тем, что проходило в столь замечательной компании. После окончания обеда, когда общее собрание разбилось на мелкие группы, его отыскал Лютер.
Он, очевидно, счел важным, чтобы Захариэль в полной мере насладился всем происходящим.
— Да, самым замечательным было твое лицо, — повторил он, все еще посмеиваясь.
Добродушный смех Лютера мгновенно прогнал остатки напряженности.
— Правда, жаль, что ты не мог видеть себя со стороны. Сначала, когда тебя обступили, у тебя был такой вид, словно мы пытаемся тебя убить. А потом, когда до тебя дошло, что происходит, клянусь, ты выглядел еще более напуганным. В какой-то момент я даже подумал, что ты собираешься обмочить свои одежды. Хорошо, что этого не произошло, когда ты кувыркался в воздухе.
— Это было так… неожиданно, — протянул Захариэль. — Я никак не мог подумать…
— Что? Что у нас есть чувство юмора? — усмехнулся Лютер.
Он поднес руку к глазам, делая вид, что вытирает навернувшиеся слезы.
— Да, этого никто не ожидает. Поэтому и выходит так смешно. Впрочем, я не шутил, называя этот обряд традицией. Конечно, о ней не услышишь от лорда Символа или ваших наставников, но во многих отношениях обычай подбрасывать вновь посвященного рыцаря в воздух — это такая же традиция, как и все, чему вас подвергали за все прошедшие годы. Мы называем этот обряд «невидимым трамплином». Можешь считать его противоядием для строгой церемонии первой инициации. Так мы принимаем новых членов в семью.
— В семью?
— В Орден, — пояснил Лютер. — Вспомни, что говорил лорд Символ во время церемонии инициации. Мы все — братья, а братья не могут проводить все свое время, сидя кружком с самодовольным видом или жалуясь на несовершенство мира. Иногда нам требуется выпустить пар. Мы смеемся, шутим и разыгрываем друг друга. Мы ведем себя как обычная семья. Посмотри вокруг, Захариэль. Каждый человек в этом зале готов с радостью отдать за тебя жизнь, и от тебя они ожидают того же. Калибан — опасное место, и многим из нас может представиться случай пожертвовать собой ради братьев. Но это не означает, что мы не можем позволить себе иногда повеселиться. Это помогает сохранить присутствие духа. Мы все любим шутки.