За стеной сада послышался легкий звук. Миссис Анструзер открыла глаза, встретила взгляд Паулины и улыбнулась.
– Дорогая, – проговорила она, – я все собираюсь кое о чем спросить тебя.
Паулине подумалось, что бабушкин голос звучит как-то странно, словно издалека… наверное, это от жары. И еще – слова были наполнены как раз той нездешней любовью, которая никак не давалась ей в роли. «Она, наверное, говорит с Фебой», – подумала Паулина (Фебой звали служанку) и тут же поняла, что таким тоном миссис Анструзер говорит со всеми. Она просто лучится добросердечием. В круг этого сияния попали и внучка, и летний садик, словно все вокруг окуталось теплым солнечным светом общего благословения.
– Да, бабушка, – отозвалась Паулина.
– Если мне придется умереть в ближайшие несколько недель, – сказала миссис Анструзер, – не вздумай из-за этого отказываться от роли. В этом нет никакой необходимости.
Как и любой другой на ее месте, Паулина забормотала:
– Ох, но как же… – и осеклась, встретив ясный, пристальный взгляд, обращенный к ее рассудку. – Но ведь так не делают…
– Это совершенно ни к чему, – спокойно продолжала миссис Анструзер, – особенно если это событие придется на премьеру. Надеюсь, ты не будешь постоянно думать об этом, но все же лучше договориться заранее.
– Но это же будет странно, – сказала Паулина и обнаружила, что улыбается в ответ. – А что остальные подумают?
– Один разочаруется, остальные будут в шоке, но справятся, – ответила миссис Анструзер. – У тебя ведь нет подходящей замены?
– Да ни у кого нет, – сказала Паулина. – Кто-нибудь из хора мог бы подменить меня… Например, если я вдруг заболею.
– А кто-нибудь из них декламирует лучше тебя? – спросила миссис Анструзер с мягкой настойчивостью исследователя.
Паулина честно перебрала в уме весь хор.
– Нет, – сказала она искренне. – Вряд ли. Точно, нет. В том числе и Адела, – добавила она вдруг с легкой враждебностью.
Бабушка согласно кивнула.
– Тогда тебе лучше играть самой, – сказала она. – Обещаешь? Для меня это будет большим облегчением.
– Конечно, обещаю, – согласилась Паулина. – Но ты ведь не чувствуешь ухудшения? Я думала, тебе стало получше, когда началось лето.
– «Сэр, вскоре ждет меня долгий путь», – процитировала миссис Анструзер. – И начало пути обещает быть куда спокойнее, чем у нашего предка.
– У предка? – удивленно переспросила Паулина. – А-а, да, припоминаю. Он, кажется, был мученик?
Миссис Анструзер процитировала снова:
– «И тогда вышеупомянутый Струзер, по мере приближения к столбу, кричал весьма громко: „Ему вы готовите эту участь!“, а один из монахов ударил его и сказал: „Ничтожный еретик, а что здесь не Его?“, – а он расхохотался и, указывая на монаха, закричал: „Он потеряет все, что имеет“, а потом еще: „Господь наш отошлет прочь богачей несолоно хлебавши“. Тогда раздели его и, оставшись в одной рубашке, он поднял взгляд вверх и сказал: „Конец мира будет на мне“; но тут они привязали его к столбу и запалили костер, и когда пламя охватило его, он громко произнес: „Я радуюсь, ибо видел спасение Господа моего“, и твердил так много раз, пока не умер. Это доказывает, что Господь явил ему многое посреди пламени, и с времен правления королевы Елизаветы долгие годы место это называли Спасением Струзера».
Миссис Анструзер помолчала.
– Может, Господь и правда явил ему Себя, – минуту спустя произнесла она, – хоть я не очень-то доверяю этому летописцу.
Паулина вздрогнула.
– Какая ужасная смерть, – сказала она. – Как же он там мог кричать о радости!
– Спасение довольно часто выглядит ужасным, – проговорила миссис Анструзер. – Ужасным благом.
– А… – начала было Паулина, но замолчала. – Стенхоуп говорил что-то подобное.
– Питер Стенхоуп – большой поэт, – отвечала бабушка. – Мне кажется, вы не очень-то понимаете его пьесу. Разве что ты…
– Миссис Парри понимает в ней все, кроме Хора, – сказала Паулина. – А Адела и Миртл Фокс понимают даже это.
Взгляд миссис Анструзер изменился.
– Милая моя, я прекрасно знаю Кэтрин Парри. Никто не загубил своими «удачными» постановками больше пьес, чем она. Иногда я думаю, не сделала ли она то же самое с собственной жизнью. Нет, она – славное создание, и ее непредсказуемые эффекты тоже хороши, но, боюсь, она больше внимания обращает на декламацию, чем на поэзию.
Паулина поразмыслила.
– Но как же можно поставить пьесу без декламации?
– Ты и сама немного к этому склонна, милая моя, – ответила миссис Анструзер. – Ты декламируешь довольно точно и проникновенно, но живого дыхания и стиха не чувствуешь. Ты всегда была добра со мной. Мы прекрасно управлялись вдвоем: я – в роли пациента, а ты – сиделки. Вот примерно это я и имела в виду, когда говорила о декламации.
Паулина медленно залилась краской и отвела глаза.
– Тут нечего стыдиться, – успокоила ее старушка. – Повторяю, ты – молодец. Я же вижу, тебя давно что-то угнетает, а ты несмотря на это все-таки остаешься неизменно добра со мной. Мне бы хотелось помочь тебе.
– Ничего меня не угнетает, – Паулина раздраженно открестилась от своих проблем, – разве что сегодняшний разговор. Я вела себя глупо, да, бабушка?
– Мне кажется, ты ведешь себя неразумно сейчас. Почему ты не хочешь довериться мне?
– Хочу, – горько сказала Паулина, – вот только… – она чуть не проговорилась «что толку доверяться», но вовремя поправилась и сказала: – Не в чем особенно доверяться.
– Милое дитя, – мягко произнесла миссис Анструзер, – ты как в школе, право. Попроси Питера Стенхоупа научить тебя читать стихи.
Запутавшись в метафорах, вторых смыслах, неявных упреках и голосе, затопившем сад неизменным благодушием, Паулина собралась возразить снова, но тут появилась Феба и доложила хозяйке:
– К вам миссис Лили Сэммайл, сударыня. Желает узнать, достаточно ли хорошо вы себя чувствуете, чтобы принять ее.
– Конечно, – сказала миссис Анструзер. – Попроси миссис Сэммайл пройти сюда. Ты ее знаешь, Паулина? – спросила она, когда Феба вышла.
Паулина уже стояла, держа в руках рукопись.
– Ну, не так чтобы знаю, – отозвалась она. – С ней то и дело сталкиваешься на улице, она везде. Она ко всем заглядывает. Но я не знаю никого, кто заглянул бы к ней. По-моему, никому это и в голову не придет. Я даже не знаю, где она живет.
– На этом холме есть разные места, – сказала миссис Анструзер, и Паулина опять уловила двусмысленность в ее голосе. На миг страх вернулся к ней, она торопливо огляделась. Двойника нигде не было. – Самые разные вместилища жизни.
Миссис Сэммайл была на вид моложе миссис Анструзер, посвободней в движениях и намного беспокойней. Ее туфли бодро простучали по дорожке, глаза мгновенно обшарили сад; всем своим существом она показывала, что время не ждет, что времени осталось совсем мало – вот только для чего? Возможно, по контрасту со спокойной умиротворенностью миссис Анструзер она казалась очень возбужденной. Ростом пониже Паулины, она и на девушку смотрела снизу вверх с некоторым беспокойством.
– Заглянула вот на минутку, – сказала она. – Но как же давно я вас не видела!
– Мы вчера встречались, если припомните, – улыбнулась Паулина. – Но хорошо, что вы зашли.
– Надеюсь, я не слишком побеспокоила? – продолжала миссис Сэммайл, здороваясь за руку с миссис Анструзер. Та пробормотала нечто невнятное, а Паулина перевела:
– Конечно же, нет, миссис Сэммайл, мы вам рады.
– Какая роскошная погода! Но какая утомительная, вы не находите? – щебетала гостья. Паулина подумала, что она похожа на цыпленка, скачущего у стеклянных стенок террариума со змеей. – Мне любая погода кажется утомительной, что жара, что холод. А тут ведь всегда не одно, так другое, правда?
– В том и прелесть, – вежливо заметила миссис Анструзер. – Это как с полом: либо мужской, либо женский. Правда, бывает и то, и другое.
– Вот если бы мы сами могли делать себе погоду, – отважно начала Паулина, уже предчувствуя провал…
Лили Сэммайл живо повернулась к ней.
– Если бы! – воскликнула она. – Вчера мне показалось, что вид у тебя, милочка, немного усталый.
– Правда? – отозвалась Паулина. – Да, пожалуй, – и нерешительно добавила: – наверное, это из-за жары.