Кто-то уселся на соседний стул. Паулина оглянулась: это был Стенхоуп. Миссис Парри и Адела завершили свою дискуссию. Кажется, Адела согласилась поработать над своими словесными нагромождениями – придать им более благородную форму и только потом вываливать их на стройплощадку. Миссис Парри, наверное, надеялась, что на последующих репетициях из них удастся, если повезет, что-нибудь построить. Репетиция продолжалась.
Стенхоуп сказал:
– Разумеется, вы были совершенно правы.
Она осторожно повернулась к нему.
– Значит, вы так себе это и представляли? – спросила она.
– Ну, может, и не совсем так, но – более или менее, – уклончиво ответил он. – Конечно, когда пишешь, не думаешь, что каждой строфе придется сделать столько-то шагов вправо и при этом изображать задумчивость на каждом шаге. Но даже если бы я вмешался, это бы еще больше всех запутало. Лучше оставить все как есть.
– Но вы не против, если я буду говорить немножко быстрее других? – спросила она.
– С удовольствием послушаю, – ответил он. – Но нам все равно придется думать о труппе. Для них это не настоящая пьеса, а просто развлечение. Давайте и мы попробуем получить удовольствие.
– А как же поэзия? – спросила Паулина.
Он с улыбкой посмотрел на нее.
– Миссис Парри все равно все сделает по-своему. Так есть ли смысл спорить, раздражаться? Право, не стоит.
– А… Вы не могли бы как-нибудь прочитать это мне еще разок? – внезапно решившись, попросила она.
– Ну конечно, прочту. Почему нет? Если захотите. А теперь скажите-ка лучше, что вас беспокоит?
Застигнутая врасплох, Паулина уставилась на него и замешкалась с ответом.
– Ну-у… – начала она. Стенхоуп смотрел на сцену.
– Мисс Хант намерена превратить мою пьесу в прочную геометрическую конструкцию из эмоций, – констатировал он. – И все же, почему вы все время озираетесь?
– Разве? – спросила она с сомнением.
Он серьезно посмотрел на нее, но она успела отвести взгляд. Он сказал:
– Право, нет никакого повода для беспокойства. Наблюдательность – это одно, а страх – уже совсем другое. Если вы боитесь, значит, впускаете это другое в свою жизнь. Но чем бы оно ни было, ваша жизнь важнее.
– Вы говорите так, будто жизнь так уж хороша, – сказала она.
– Хороша она или плоха – этого не узнаешь, пересчитывая несчастья по пальцам. Эта проблема совсем другого сорта. Не будем ходить вокруг да около. Вы скажете мне, что вас беспокоит?
– Я… Нет, это звучит слишком глупо, – попыталась увильнуть от ответа Паулина.
Стенхоуп замолчал, и в тишине до них донесся голос миссис Парри, втолковывающей свое видение роли Герцога Хью Прескотту. Размеренные слоги по отдельности, как шары, падали к их ногам, и Стенхоуп слабо махнул рукой.
– Ну, – сказал он, – вряд ли ваше признание прозвучит глупее этого. Бог милостив. Если бы меня здесь не было, они бы устроили «Бурю». Скажем, «И жители его… всё, всё растает… рассеется бесследно… как туман». [19] Да, Бог определенно милостив. Так вы мне скажете?
– С некоторых пор, – неожиданно решилась Паулина, – я начала встречать на улице саму себя. – Она резко повернулась к нему. – Вот! Теперь вы знаете. И что скажете?
Он спокойно встретил ее горящий взгляд.
– Вы имеете в виду именно то, что сказали?
Паулина кивнула.
– Ну, это не новость. Гёте однажды встретил самого себя – по дороге на Веймар, кажется. Но у него это не перешло в привычку. Как давно это началось?
– Да всю жизнь! – ответила она. – С перерывами… долгими перерывами, насколько я помню. Иногда месяцы и годы ничего не происходило, только сейчас стало случаться все чаще. Бред какой-то… этому никто не верит, но это так.
– Это ваше точное подобие? – спросил он.
– Это я, – кивнула она. – Оно появляется издалека и приближается ко мне, и мне страшно… страшно, что однажды оно подойдет совсем близко. До сих пор этого не случалось: оно либо сворачивало, либо исчезало. Но так не может продолжаться все время, когда-нибудь оно подойдет прямо ко мне – и тогда я сойду с ума или умру.
– Почему? – быстро спросил он.
И она тут же ответила:
– Потому что боюсь. Ужасно боюсь.
– Но я не совсем понимаю, – сказал он. – У вас есть друзья, вы не пытались поделиться своим страхом с кем-нибудь из них?
– Поделиться своим страхом? – Паулина словно застыла в кресле, вцепившись пальцами в плетеное сидение так, словно хотела придушить собственное бешено стучащее сердце. – Как я могу поделиться с кем-то своим страхом? Разве кто-то другой сможет увидеть его, встретиться с ним?
Свободно откинувшись назад, будто они говорили о каких-то обыденных вещах, Стенхоуп мягко заметил:
– Вы путаете две вещи. Задумайтесь чуть-чуть и вы поймете. Встретить его – это одно, и давайте оставим это до тех пор, пока вы не избавитесь от другого. Мы сейчас говорим о страхе. Неужели никто не смог освободить вас от него? Неужели вы никогда никого не просили об этом?
– Наверное, вы не поняли… – вздохнула Паулина. – Как это глупо с моей стороны… Давайте оставим эту тему. Посмотрите, сколько сил вкладывает миссис Парри в постановку…
– Море, – ответил он. – И Бог ее вознаградит. Но по заслугам. Скажите, понимаете ли вы, о чем я говорю? А если нет, может, вы разрешите мне сделать это для вас?
На лице Паулины застыло такое выражение, словно она исполняла неприятную обязанность, словно была что-то должна Стенхоупу и теперь намеревалась вернуть долг. Она вежливо переспросила:
– Вы собираетесь сделать это для меня?
– Это можно сделать, вы знаете, – продолжал он. – И делается это на удивление просто. Если вам больше некого попросить, почему бы не воспользоваться мной? Я здесь, в вашем распоряжении, и мы можем легко это уладить. Тогда вы, по крайней мере, избавитесь от своего страха, а что до встречи – если вы перестанете бояться, это будет совсем другая встреча.
– Но как я могу не бояться? – беспомощно спросила она. – Глупость какая…
– Не большая, чем вся эта ваша история, – ответил он. – А поскольку она не глупость, то и это не глупость. Мы все знаем, что такое страх и беспокойство. Ну да ладно… когда вы уйдете отсюда, подумайте про себя, что я взял на себя ваши страхи. Вы бы тоже сделали это для меня, если бы мне это было нужно, да и для любого другого. Ну и я возьму это на себя. Я стану думать о том, что приходит к вам, и представлять его, и знать, и бояться. А вам тогда бояться станет нечего.
Она растерянно взглянула на него. Похоже, он верил в то, что говорил. В конце концов, это же Питер Стенхоуп! Великий поэт. Лгут ли великие поэты? Нет. Но они могут ошибаться. Да, но она тоже может. Совершенно потерявшись в своих сомнениях, она протянула:
– Но я не понимаю. Это же не ваше… вы этого не видели. Как вы можете…
– А вы расскажете мне, и я буду знать. Ваша гордость от этого не пострадает. Вы уйдете отсюда, останетесь одна, начнете думать, что вам страшно… Ну разрешите мне поставить себя на ваше место и бояться вместо вас. – Он наклонился к ней и продолжал с легким нажимом: – Это легко, легко для нас обоих. Нужно только решение. Что, так уж сложно подумать про себя о том, что раз я за вас беспокоюсь, вам можно не стараться? А мне совсем не трудно немного понести вашу ношу.
Все еще озадаченная его странными словами, она ответила:
– Но как же я смогу перестать беспокоиться? Разве оно перестанет появляться, если я притворюсь, что ему нужны вы? Разве это ваше подобие бродит по улицам?
– Нет, – сказал он, – и вам вовсе не надо притворяться. Не думайте о том, с чем вы однажды можете встретиться… не думайте об этом сейчас. Если вы переложите свое бремя на меня, вам станет легче. Неужели вы не слышали, что нам заповедано нести бремя друг друга? [20]