Адела бежала. Вскоре она слишком запыхалась и уже не могла кричать. Она не знала, куда бежит, просто бежала и все. Она слышала за собой голос: «Земля рыхлая, дует ветер» и бежала еще быстрее. Она все еще чувствовала прикосновение шершавой руки, голос все звучал ей вслед: «Земля рыхлая, дует ветер». Она бежала в паническом бессмысленном ужасе, рот широко разинут, пухлые руки судорожно дергаются, в глазах застыл ужас. Больше всего она хотела сейчас оказаться в каком-нибудь безопасном месте и с тем, кого она знала. Хью куда-то исчез. Она бежала по Холму и сквозь пелену слез и страха лишь по наитию узнала дом Лоуренса Уэнтворта. Она ворвалась в калитку: здесь жил тот, кто поможет ей. Она хотела, чтобы ее утешили, успокоили, отогнали страх. В кабинете горел свет. Она ринулась к дому, добежала до окна и забарабанила по стеклу. Она стучала до тех пор, пока Уэнтворт наконец не услышал, с неохотой оторвался от своих занятий, медленно прошел по комнате и отодвинул штору.
Они уставились друг на друга сквозь стекло. Уэнтворту понадобилось не меньше минуты, чтобы узнать перекошенное и замурзанное лицо перед собой, а когда он его узнал, то попытался задвинуть штору и уйти. Она поняла и ударила по стеклу так яростно, что он испугался, как бы в доме не услышали, и медленно с неохотой поднял раму. Адела тут же навалилась на подоконник и прорыдала:
– Лоуренс, Лоуренс, там… там что-то такое…
Он продолжал стоять, глядя на нее с растущим недовольством. Адела попыталась поймать его руку, он ее отдернул. Она заглянула ему в глаза и поняла: здесь нет для нее спасения. Даже Гоморра была закрыта для нее.
Она стояла на открытой равнине, на ветру. Было холодно и страшно, она буквально билась о стену.
– Лоуренс, помогите мне, – всхлипнула она.
– Я вас не знаю, – холодно произнес он, и она поражение отшатнулась.
– Лоуренс, это я, я, Адела! Вы меня знаете, конечно же, знаете. Там творится что-то ужасное, и я пришла к вам.
– Я не желаю вас знать. Уходите, вы меня беспокоите, – вяло сказал он и взялся за раму, собираясь закрыть окно.
Адела подалась вперед, снова пытаясь заглянуть ему в глаза, но встретила лишь тупой равнодушный взгляд. Он просто ждал, когда его оставят в покое. Адела лихорадочно обшарила глазами комнату, она хотела понять, почему ее прогоняют. В глубине, за светом настольной лампы она заметила неясную фигуру. Там сидела женщина. Вот она слегка повернула голову, вот чуть наклонилась и оказалась в конусе яркого света. Немыслимо, но Адела увидела и узнала саму себя! Нет, не совсем. Женщина в комнате была лучше, совершеннее Аделы, даже легкое движение выдавало чувственную грацию, но на ее лице нельзя было разглядеть ни малейшего выражения. Пустое и абсолютно бездуховное, оно безучастно уставилось на нее. Но никакого сомнения не оставалось – это была еще одна она. От страха Аделу тошнило, голова кружилась, а двойник в комнате и слова Уэнтворта окончательно ее добили. Окно закрылось, штора скрыла от нее жуткое существо, и прямо возле стен Гоморры Адела упала в обморок.
Уэнтворт заметил, как Адела сползла по стене дома, и забеспокоился. Медленно повернув голову, он заметил тревожный блеск глаз своей возлюбленной – она разделяла его беспокойство. Надо было что-то предпринимать. Пришлось выйти, приподнять бесчувственное тело, вытащить за калитку и оставить чуть дальше по дороге. Он еще постоял над ней с минуту, пытаясь понять, не очнулась ли она, пока он возился, но девушка лежала неподвижно, как-то неестественно вытянувшись. Уэнтворт раздраженно пожал плечами и вернулся в дом.
Все дело заняло не больше двух-трех минут, но за это время он словно еще дальше соскользнул по веревке в своем сне; и в дом вернулся уже не совсем тот человек, который из него выходил. Он сел, тотчас к нему подобрались, взяли за руки и принялись ласкать. Снисходительно принимая ласки существа, он впервые осознал, что совершенно ее не хочет. Нет, он хотел ее не меньше, чем долгое время хотел настоящую Аделу. Он хотел желать ее, не хотел, чтобы она уходила, но сейчас что-то было не так. Даже она предала его, ее ласки доходили до него из внешнего мира. Вроде бы, все было как всегда – его малейшие желания не оставались без внимания. Существо сидело рядом, щурясь на огонь. В этом году в его комнате, плотно занавешенной от солнца, было холодно, последние несколько дней у него всегда горел огонь, что не могло не удивлять слуг.
Он не думал ни о чем, кроме своего желания, он боялся позволить ей уйти: если она уйдет, он сразу съедет по веревке к самому низу. Пока ее длины хватает, но ведь где-то у этой темной дыры есть и дно. Он смутно это понимал и не хотел опускаться ниже. Но и останавливаться не хотел. Остановиться – значит, остаться среди других предметов и образов, он не хотел и этого. Он растерянно огляделся. Подумал о девушке, лежащей на дороге, но не мог ради этого отпустить веревку, не стал бы отпускать, даже если бы захотел, а он и не хотел к тому же. Нет, что-то еще… что-то, связанное с его работой, со Стражей Герцога. Какого, к черту, Герцога?!
Ненастоящая Адела рядом с ним низким запинающимся голосом проговорила:
– К-какой Г-герцог, дорогой? К-какая р-работа? – Было такое ощущение, что смятение его ума передается и ей.
Стража Герцога – это такой белый квадратик – напечатанная бумага – да, приглашение… какая-то встреча. Теперь он вспомнил. Ежегодный обед небольшого исторического общества, в котором состоял он и немногие другие. Он вспомнил, что ждал этого с нетерпением, вспомнил, что это должно доставить ему удовольствие, хотя несколько минут не мог вспомнить, кто еще туда придет. Но дальше этого не пошло. Он слишком устал – таскание бесчувственных тел утомило его куда больше, чем можно было предположить. «Надо было завернуть ее в форму Стражи Герцога…» – это была последняя осознанная мысль, пока он раскачивался на своей веревке. Дальше все пошло по накатанному – оба зашевелились, поворчали привычно и пошли в постель.
Некоторое время спустя бесчувственную Аделу нашел молодой полицейский, обходивший свой участок. Конечно, никому и в голову не пришло, что мистер Уэнтворт может иметь к этому какое-либо отношение.
Из бумаг в сумочке, бывшей при теле, полицейский узнал имя, известил родных Аделы. Вскоре она была уже дома, но в сознание так и не пришла. Очнулась Адела только утром. Поначалу пульс и температура были нормальными, но только до тех пор, пока она не вспомнила о вчерашних событиях. Разверзающиеся могилы… Хью бежит за ней, гонит ее к дому… безучастное лицо… и еще что-то страшное в глубине комнаты… Адела закричала и ее стошнило.
Мать позвонила Хью. Состоялся весьма нервный разговор. Миссис Хант сказала, что доверила Аделу попечению Хью и доверяла ему. Хью ответил, что Аделе захотелось побыть одной. Принимая во внимание скорость, с которой она неслась вчера, это было почти правдой. Миссис Хант сказала, что Адела практически на смертном одре. Хью ответил, что ей наверняка хватит ума не поднимать шума. Миссис Хант сказала, что настаивает на встрече с ним: сама Адела не в состоянии никого принимать. Хью ответил, что будет иметь удовольствие как-нибудь занести цветы. Он понимал, что ведет себя жестоко, но не хотел показывать, что взволнован и обеспокоен. Да, он не побежал за ней, но, в конце концов, пришел к ее дому как раз вовремя, чтобы застать суматоху, сопровождавшую ее возвращение. Он бы, конечно, постарался что-нибудь объяснить сразу, но у них с миссис Хант сложились очень натянутые отношения. Хью терпеть не мог сцен, тем более, в два часа ночи, обычно в это время его ровная страсть к Аделе шла на убыль. Поэтому он пошел домой и дал волю раздражению.
И все же действовать надо по ситуации: сегодня вечером хорошо бы принести цветы и повидать Аделу. Хью не любил оставлять дела недоделанными, долгов тоже не терпел, по крайней мере, внешних. О внутренних долгах он как-то не задумывался.