Но Уэнтворт отозвался раньше.
– Сущая чепуха. Я в жизни никогда не играл.
– Я совершенно уверен, – заговорил Хью, сплетя крепкие ладони, удобно опираясь локтями о колени и подаваясь вперед, – что вы будете лучшим отцом для Принцессы, чем я. А в том, что Адела будет Принцессой, по-моему, никто не сомневается.
– О, не думаю, – заговорила Адела, – хотя и правда, миссис Парри… но ведь есть и другие девушки. Мистер Уэнтворт, а может, действительно? Вы бы придали образу должный… – она хотела сказать «возраст», но вовремя успела заменить слово на «авторитет». – Я как раз говорила Хью, пока мы шли сюда, что нам не хватает солидности.
– Я не намерен отнимать роль у Прескотта, – сказал Уэнтворт. – Он в этих играх куда лучше меня. – Ему хотелось придать словам оттенок добросердечного и зрелого понимания, но получилась простая неприязнь; гости ее, конечно, заметили.
– Но все равно, – настаивал Хью, – вы ведь так много знаете о войнах и истории – о тех, древних войнах. Вы, правда, лучше подходите на роль отца Аделы… сэр.
– Я вполне обойдусь ролью консультанта по страже, – сказал Уэнтворт. – Так о каком периоде идет речь?
– Скорее всего, 1700-е годы, – сказала Адела. – Помнится, миссис Парри что-то говорила о форме восемнадцатого века. Она хотела вам написать.
Хью поднялся.
– Не смеем вас больше задерживать, – произнес он. – Да и нам с Аделой надо поговорить о роли. Идемте, герцогиня, или как там вас теперь величать?
Адела поднялась. Уэнтворт с внутренним раздражением отметил, что она подчинилась сразу и с удовольствием. Вот этого он никогда не понимал. Согласие, конечно, хорошая штука, но не такая же покорность! Хью протянул руку, помогая даме подняться, и в напряженной атмосфере комнаты это смотрелось как вызов. И вот она стоит рядом с Хью, и Хью говорит:
– Подумайте еще раз, сэр, и покажите нам всем, что значит быть отцом герцогини. Я попрошу миссис Парри оставить роль за вами.
– Вот уж не надо, – отозвался мистер Уэнтворт. – У меня нет времени быть отцом.
– Странная манера изъясняться, – заметил Хью, когда они вышли из дома. – Не понимаю, чего твой мистер Уэнтворт взбеленился? По мне, так хорошая идея.
Адела промолчала. Она прекрасно почувствовала призрак давней вражды, который Хью привнес в разговор. Несколькими фразами Уэнтворту указали его место в мрачном прошлом Баттл-Хилл и, слегка польстив, предупредили насчет Аделы. Встречаясь с Хью, она все чаще ощущала в себе этакий боевой дух; а нынешний рейд и вовсе обернулся настоящим поединком, о которых пишут: «Их атака смела врагов и обратила в бегство». Но ей не хотелось совсем терять Лоуренса Уэнтворта. Он давал ей книги, у него были друзья в Лондоне, он мог оказаться полезен, в конце концов. Ведь она мечтает о карьере. В четверг, если они увидятся, она будет оч-чень, оч-чень почтительна. Помнится, они договаривались о четверге с неделю назад. Но едва она утвердилась в своем намерении, как заговорил Хью.
– Кстати, я хотел тебя кое о чем попросить. Как ты насчет четверга?
– Четверга? – она даже вздрогнула.
– Хочешь, пойдем куда-нибудь вместе?
– Но… – Адела помедлила, и Хью поспешил продолжить:
– Я подумал, можно было бы поужинать в городе, а потом зайти в театр, если хочешь.
– Очень хочу, – сказала Адела. – Но это непременно должен быть четверг?
– Боюсь, что да, – ответил Хью. – В понедельник у Фоксов теннис, во вторник и в среду я допоздна работаю, а в пятницу мы собирались читать пьесу. Парри наверняка захочет собраться и в субботу тоже.
– Я бы с удовольствием, – повторила Адела, – только на четверг мы же с мистером Уэнтвортом договорились. Я обещала…
– Я знаю, – сказал Хью. – Я и сам обещал, ну и что такого?
– Может, на той неделе? – предложила Адела.
– Милая моя, с этой пьесой нам грозят ежевечерние читки и прослушивания, – Хью усмехнулся. – Конечно, можно и отказаться от этой затеи, раз ты не хочешь. Просто я вспомнил, что ты хотела посмотреть «Вторую опору», а в субботу спектакль идет в последний раз. Если честно, я по случаю добыл пару билетов на четверг. Как знал, что это наш единственный вечер.
– Ой, Хью! – только и могла сказать Адела. – Я действительно ужасно хочу посмотреть эту пьесу. Говорят, это чудо сюрреалистической пластики. Какой же ты молодец! Вот только…
– Но Паулина ведь все равно пойдет к Уэнтворту, правда? – дожимал Хью. – И остальные… Вот пусть им и проповедует.
И оба вдруг поняли, что, действительно, большой беды не будет, если они не пойдут на встречу. А еще они поняли, что так все и должно быть. Адела вдруг обнаружила, что ее колебания насчет будущего уже превратились в сожаления о прошлом: дело было сделано. Убежденная кальвинистка в ней не преминула добавить:
– Хочется только, чтобы он не счел это грубостью. Он был очень мил.
– А как же, – согласился Хью. – Но теперь твоя очередь. Герцогов ведь надо ублажать, правда?
– Ты же ему предлагал быть Герцогом, – напомнила Адела.
– Я просил его быть твоим отцом, – сказал Хью. – У меня и в мыслях не было делать его Герцогом. – Он лукаво взглянул на девушку. – Черкни ему записку в среду, а я позвоню в четверг вечером из Лондона и попрошу извиниться за меня перед тобой, Паулиной и остальными.
– Хью! – не выдержала Адела, – ну нельзя же так! – Потом, не в силах отказаться от иронического ключа, добавила: – Он был так добр ко мне. Я не прощу себе, если он расстроится.
– Я тоже, – торжественно заверил Хью. – Итак, это мы уладили.
К несчастью для этого изящного замысла, те два-три юных создания, которые вместе с Аделой, Паулиной и Хью изредка приобщались к кофе и культуре в доме Уэнтворта, в четверг тоже не добрались до почтенного ученого – кто из-за тенниса, кто по другим причинам. Воистину, к несчастью, поскольку после субботнего происшествия Уэнтворт еще отчетливее осознал, насколько ему нужна Адела и насколько ему необходима лесть. До конца он не признавался в этом даже самому себе; однако снова и снова выстраивал в уме линию обороны против наступления Хью. При этом Уэнтворт вовсе не считал себя вовлеченным в сражение. Ему хотелось одновременно и победы, и безопасности – манера, свойственная многим из тех великих полководцев, чьи военные кампании он изучал.
Он вспоминал прошлое – несколько доверительных разговоров с Аделой, медлящие расстаться руки, говорящие взгляды. Подобно Помпею, он отказывался принимать меры против угрозы со стороны Рубикона; [9] он согласен был признать, что существует Рубикон – но уж никак не Цезарь. Он предполагал, что Рим все еще принадлежит ему, и намеревался подтвердить свои права. Он готовился снять с Аделы вину за субботнюю встречу, если четверг вернет привычную близость в отношениях с ней; возможно даже, в порядке компенсации, близость немного большую, чем обычно. Тем обиднее было ему получить записку Аделы всего за час до того момента, когда обычно собирались гости.
Ей пришлось, писала она, отправиться в город подыскивать ткань на костюм; времени может не хватить, а ей не хочется создавать всем сложности. Она так переживает, но… Уэнтворт без особого интереса пробежал глазами еще одно послание с извинениями. Но восстановить равновесие к приходу Паулины он так и не успел. В результате Паулина широко открыла глаза в ответ на неожиданно резкое заявление, что, кроме нее и Прескотта, хозяин сегодня никого не ждет.
Через десять минут зазвонил телефон, и Прескотт сообщил о своем сожалении в связи с неожиданно свалившейся работой в офисе, от которой ну никак не отвертеться. Не мог бы мистер Уэнтворт извиниться за него перед Аделой? Уэнтворт сам не знал, радоваться или огорчаться этому звонку. С одной стороны, он избавлен от присутствия Прескотта, с другой стороны, остался один на один с бестолковой Паулиной. Сия девица отличалась склонностью терять нить военной стратегии, уводя разговор в совершенно ненужную сторону – к страданиям тех, кто эту стратегию реализовывал на практике. Уэнтворта вовсе не радовала перспектива общения с Паулиной, но избавиться от необходимости извиняться за Хью перед Аделой было приятно. Откуда ему было знать, что Адела пристроилась в той же телефонной будке, из которой говорил Хью. Она сначала и не думала подслушивать, но Хью так мило настаивал, да ей и самой было любопытно, что скажет Уэнтворт – просто чтобы знать. А потом, оказалось так забавно слушать, как на другом конце провода извиняются за ее отсутствие, а она стоит рядышком. В то время как холодок в голосе Уэнтворта касался ее ушей, глаза Аделы блестели, встречаясь с глазами Хью, прижимавшего к уху телефонную трубку. Он сказал – и Уэнтворт осознал это, только опустив трубку на рычаг – «Не могли бы вы извиниться за меня перед Аделой?». Она губами пыталась подсказать ему: «и остальными», но он только покачал головой.
[9] Рубикон – река на Апеннинском полуострове; до 42 г. до н. э. граница между Италией и римской провинцией Цизальпинская Галлия. В 49 г. до н. э. Цезарь из Галлии перешел с войском Рубикон, тем самым нарушив закон и соглашение с двумя другими консулами – Марком Крассом и Гнеем Помпеем, и начал гражданскую войну. Отсюда выражение «перейти Рубикон», означающее принятие бесповоротного решения.