К марту 1921 года ситуация стала критической. Страна была охвачена рабочими волнениями и бунтами измученных поборами крестьян. 1 марта гарнизон Кронштадта поднял мятеж с требованием восстановить советскую власть, хотя и без коммунистов. Мятеж был подавлен гвардейскими частями только к 18 марта. Лишь самые узколобые консерваторы могли не сознавать, что власть Директории накануне краха. В этих условиях под давлением либералов было принято решение о переходе к так называемой Новой Политике. Суть ее состояла в передаче основной части земель в собственность крестьянам и принятии более прогрессивного рабочего законодательства, а также улучшении положения с гражданскими правами и свободами и поощрении многоукладной экономики (часть предприятий была выкуплена у хозяев и передана в собственность рабочим коллективам; впоследствии, однако, почти все они разорились). В идеологии упор больше не делался на возмездие за преступления большевизма и борьбу с любыми его проявлениями - напротив, было объявлено, что пора положить конец размежеванию между русскими и долг всех честных людей, независимо от политических убеждений - сплотиться ради возрождения Отечества. Иными словами, национальная идея была использована в качестве объединительной. В результате принятых мер Директория удержалась у власти; и хотя кое-где еще действовали красные партизанские отряды и подпольные ревкомы, но в целом в обществе, уставшем от многолетнего кровопролития, заметно поубавилось тяги к великим потрясениям, и жизнь постепенно входила в мирное русло.
Тем временем на Западе происходили драматические события. Поток красных иммигрантов, хлынувший летом 1919 в Германию, добавил хаоса в и без того нестабильную ситуацию в этой стране, что привело в конечном итоге к срыву созыва Веймарского Учредительного собрания. Большевики, прибывшие в ореоле мучеников за дело мирового пролетариата, вели активную работу и вместе с другими левыми способствовали усилению роли Советов рабочих и солдатских депутатов. Германские коммунисты учли российский урок и пошли на тесный союз с социал-демократами. В сентябре прошел всегерманский Съезд Советов, объявивший целью построение социалистического государства. В новом Учредительном собрании, собравшемся в ноябре, блок левых сил получил абсолютное большинство; принятая конституция провозглашала Германию Советской Социалистической Республикой. "Буржуазно-феодальная реакция утопила в крови социалистическую революцию в России, но здесь, на родине Маркса и Энгельса, пролетариат Германии крепко держит древко красного знамени!" - провозгласил под аплодисменты делегатов Вильгельм Пик. Конечно, нельзя сказать, что дело построения социализма в Германии не встретило сопротивления, но, хотя и были отдельные вооруженные выступления, до полномасштабной гражданской войны не дошло. Память о бесславном поражении в кровопролитной войне, до которого довела страну прежняя власть, была еще слишком жива, а германские коммунисты, опять-таки учитывая российский опыт, не спешили с массовой экспроприацией и национализацией. К тому же левые пришли к власти легитимно, через выборы, вполне в духе законопослушных немцев. Антанта не вмешивалась, не имея ни законного предлога, ни желания - вялая интервенция в России пока принесла больше убытков, чем дивидендов. У России тоже хватало своих проблем, хотя соседство красной Германии и не доставляло удовольствия белому правительству.
Волна симпатий к левым, возникшая после победы октябрьского переворота в 1917 и усилившаяся после разгрома большевиков, прокатившись по многим странам Европы, затронула и переживавшую революционный подъем Италию. Растущая смута и катастрофическая слабость власти позволила в 1922 году левому социалисту Муссолини в результате поистине авантюрного путча захватить власть в стране. Впоследствии он упрочил свои позиции, пойдя на альянс с коммунистами. Таким образом, к 1923 году на территории Европы существовало уже два социалистических государства, и если режим Муссолини еще не внушал больших опасений, оставаясь довольно "розовым", то Германия "краснела" все больше и больше. Коммунисты оттесняли от власти своих социал-демократических союзников, закрывались оппозиционные газеты, национализировались крупные предприятия. Германия отказалась от уплаты кайзеровских долгов, и все громче звучали голоса, призывавшие "забыть позорные Версальские соглашения, навязанные немецкому народу мировой буржуазией". Укоренялась идеология "осажденной крепости", для защиты которой от "сил мировой реакции" необходимо наращивать военную мощь.
Тем временем Россия постепенно выбиралась из кризиса. Были ликвидированы красные и анархистские банды, прекратились крестьянские восстания. К концу 1922 года власть центрального правительства была восстановлена на всей территории Российской империи, за исключением Польши и Финляндии. Хотя отношения с бывшими союзниками по Антанте оставались сложными - Директория не спешила урегулировать вопрос с выплатой российских долгов, да и угроза новых потрясений отпугивала большинство иностранных инвесторов - национальная экономика с каждым годом развивалась все успешнее. Была принята и воплощалась в жизнь Государственная программа по электрификации. Россия вновь вернулась в число главных экспортеров зерна; вырученные средства вкладывались в рост промышленности. При этом национальная идея обретала на фоне достигнутых успехов все большую популярность (возможно, отчасти в противовес "пролетарскому интернационализму" большевиков, приведших Россию на грань гибели); даже одна из левых партий, вобравшая в себя остатки социал-демократических и эсеровских объединений, носила теперь название Национал-Социалистической Партии России. Все чаще звучало, что все беды России - от слепого подражания Западу, в то время как у России свой, особый путь. Сторонники этой точки зрения аргументировали ее событиями недавнего прошлого: ведь марксизм пришел с Запада, по вине Запада началась Мировая война, и именно попытка насадить на российской почве западную парламентскую демократию в 1917 окончилась большевистским переворотом. В то же время Запад крайне неохотно помогал Белому движению в борьбе с красными - огромные корпуса союзников стояли в тылу и ничего не делали (и это была правда, но, поступи в свое время союзники наоборот, теперь те же люди обвиняли бы их в пролитии русской крови), а теперь еще имеет наглость требовать уплаты долгов, не давая России времени оправиться. Надо сказать, что и бывшие страны Антанты смотрели теперь на Россию без большого восторга. Было ясно, что эта огромная, непредсказуемая, полуазиатская страна наращивает свою мощь - и, между прочим, не только экономическую, но и военную отказываясь в то же время установить у себя цивилизованные демократические институты, живя без конституции, без парламента, даже без законного монарха, а с каким-то странным полувоенным временным правительством. И действительно, усмирение России как будто было достигнуто, а Директория не спешила уходить от власти, игнорируя робкие требования либералов и словно воплощая собой пресловутый особый путь. Робкими требования были потому, что Директорию не в чем было особенно упрекнуть - конечно, ее правление было не идеальным, но промышленность росла, рубль укреплялся, у крестьян была земля, да и уровень гражданских свобод был близок к установленному Манифестом 17 октября 1905 года. Со временем состав Директории менялся, часть генералов ушла на покой, уступив место крупным промышленникам. Так, в 1924 году Директорию покинул Колчак, заявив, что он устал от политики и хочет вернутся к науке. Действительно, адмирал снова занялся полярными исследованиями и погиб в 1929 при крушении ледокольного парохода "Иркутск". Ротация членов Директории, при которой оставшиеся в меньшинстве радикалы уходили, и их сменяли умеренные, привела к тому, что прежде пестрый состав верховного органа обрел однородность, и прекратились шарахания из стороны в сторону. Главным же секретом успеха правления Директории в тот период, думается, было то, что она не столько руководила и направляла, сколько создала необходимые начальные условия и, защитив силой оружия порядок, предоставила национальному хозяйству развиваться своим чередом. Краткая эпоха большевизма не успела уничтожить людей предприимчивых и работящих, и едва таким людям были созданы условия для работы, экономика пошла вверх. В то же время, на фоне естественной гордости за выходящую из кризиса страну, все чаще звучали националистические и даже черносотенные лозунги. Припоминали национальность Маркса, высчитывали процент евреев и вообще инородцев в рядах большевиков (забывая при этом, что активное участие некрещеных евреев в революции вполне естественно при той дискриминации, какой они подвергались в Российской империи). Масла в огонь подливали интересы национального капитала, не желавшего мириться с еврейской и иностранной конкуренцией. Все же в целом, после революционных потрясений, маятник общественного мнения отклонился в сторону устойчивости и спокойствия, и когда в 1925 году Директория наконец объявила выборы - правда, не в Учредительное собрание, а только в Государственную Думу - избранные делегаты оказались один умеренней другого. Ни сторонники монархии, ни сторонники парламентской республики не набрали большинства; доминирующим настроением стал страх перед любыми переменами, способными нарушить хрупкое благополучие. Не раз цитировалась знаменитая фраза Столыпина: "Нам нужны не великие потрясения, а великая Россия!" В конце концов прошло предложение октябристов воздержаться от окончательных решений и принять конституцию переходного периода, сохранявшую власть Директории еще на четыре года, правда, под некоторым думским контролем. Члены Директории, опасавшиеся конфронтации с Думой, вздохнули спокойно.