— Такая уж у нас работа. Он знал, на что шел…
Игорь кивнул головой.
— А ты радуйся, что живой! — уже другим тоном произнес Кондратьев. — А за успешно проделанную работу ждет тебя звездочка на погоны и медаль на грудь. Поздравляю!
— Служу Советскому Союзу!
— Начал ты неплохо, — продолжил говорить полковник. — Можешь сделать неплохую карьеру, в качестве оперативника. Но есть еще один вариант. Мне предложили возглавить новый отдел. Аналитический. Там, правда, звания дают по выслуге, и награждают нечасто…
Полковник сделал паузу и выжидающе посмотрел на Селиванова.
— Зачем вы все это говорите мне, товарищ полковник? Мой долг служить там, куда Родина пошлет… В аналитики, так в аналитики!
Полковник поначалу даже слегка опешил от подобного проявления цинизма, а потом расхохотался.
— А ты мне определенно нравишься, товарищ старший лейтенант!..
Через два года старший лейтенант Селиванов женился на дочке полковника Кондратьева, Алевтине…
Илья Прянск Год 1975-ый
Невеселые мысли одолевали Илью Фетисова все последнее время. Ему обрыдло все: и работа в районной прокуратуре, и «красавица» жена, и, больше всего сам Прянск. Нет, город был вполне приличный — как-никак областной центр! Но, все-таки, не Москва. Москва… Он, коренной москвич, любил свой город до умопомрачения, и никогда бы не покинул его, кабы не тот злосчастный привод в милицию. И хотя, с помощью друзей, школу он окончил с чистыми документами, поступать в московский ВУЗ все-таки не решился. Мало ли что. Уехал в Прянск, где жила его тетка по матери, и поступил в местный университет на юридический факультет. А потом… И угораздило же его влюбиться в дочку районного прокурора! Так он оказался в прокуратуре, под крылом у тестя, а не в адвокатуре, как хотел до этого. С той поры прошло два года и ему надоело все. Надоела работа, хотя тесть упорно продвигал его по служебной лестнице. Надоела жена, которую он уже давно разлюбил, и от которой стал похаживать «налево». Правда, делал он это весьма осмотрительно. Даже снял для этого случая квартиру. Но «шила в мешке не утаишь», и супруга стала о чем-то подозревать. И чтобы привязать мужа покрепче, чуть ли не каждый вечер заводила разговоры о ребенке. От этих разговоров Илья тихо сатанел. И его все чаше стала посещать мысль: а не бросить ли все? Но в приснопамятные советские времена сделать это прокурорскому работнику, да еще и коммунисту, было ой как непросто! Если, конечно, без скандала. А со скандальным прошлым в Москве — куда стремились все помыслы Ильи — делать было нечего. Вот он и ломал голову: как бы все так «обстряпать», чтобы и рыбку съесть и партбилета не лишиться…
Решение задачи пришло в самый обычный день, когда он по своему обыкновению, зашел пообедать в лучший в городе ресторан при гостинице «Интурист». Пришло в виде упитанного бодрячка, который испросил разрешения присесть к нему за столик.
— А ведь у меня к вам дело, Илья Игоревич, — произнес незнакомец после того, как сделал заказ.
— Вы кто? — вяло поинтересовался Илья. Ни страха, ни интереса он не испытывал.
— Я, Шумский Борис Львович, адвокат…
Шумский был известным московским адвокатом, который прибыл в их город в связи с очень громким делом о хищении в особо крупных размерах. По-доброму, это дело должен был вести сам районный прокурор, или, на худой конец, очень опытный следователь. Но тесть Ильи Игоревича, желая угодить зятю, поручил это дело ему, под своим, правда, неусыпным надзором. Именно благодаря его усилиям, дело выглядело абсолютно беспроигрышным для обвинения.
… Фетисов с интересом посмотрел на столичную знаменитость.
— И сколько же вам заплатили, раз вы согласились осуществлять защиту по такому «тухлому» делу. Ведь вашему подзащитному светит подрасстрельная статья…
— Но ведь, насколько мне известно, дело все еще в прокуратуре?
— Но только да завтрашнего утра.
— Значит у нас с вами еще уйма времени!
— Что значит, у нас с вами?
— Это означает, что я хочу предложить вам, для начала, прочитать один любопытный документ.
И Шумский положил перед Фетисовым, на свободное от тарелок место, листок бумаги.
Илья Игоревич скептически поджал губы, но все-таки взял листок в руку. Это был протокол того самого комсомольского собрания, где Фетисову был объявлен строгий выговор без занесения за фарцовку, и который он собственноручно порвал год спустя на глазах у улыбающегося Кости Агафонова. Фетисов неодобрительно покачал головой и небрежно перекинул листок на половину Шумского.