Антон и Аля рассказали Тришке, что случилось.
— Нуль? Проезжал он действительно, только мимо. Нет, я про солдатика ничего не знаю. Вы думаете, Нуль взял? Что вы, это же честнейшее существо в Математике.
— Что же нам теперь делать? — спросила Аля.
— Никаких сомнений — искать, найти, водворить на место. Единица правильно вам сказала, как только начнется беспорядок, так посыплются двойки. Они удивительно быстро плодятся. Прямо как комары! — сокрушенно покачал головой Тришка.
— Ну, а где же нам искать солдатика? Мы ведь нездешние, ничего тут не знаем, — вздохнул Антон.
— Ума не приложу. Ну, сходите, что ли, к Дыдве. Может, она что слыхала, — посоветовал Тришка.
— А кто это? — спросил Антон.
— Это Четверка, ну, знаете, цифра четыре, — пояснил Тришка.
— Почему же ее так странно зовут?
— Дыдва? Да мы-то уж привыкли. Это длинная история. А если коротко, то ведь дважды два — четыре?
— Четыре, — подтвердили Аля и Антоша.
— Ну вот. Дваждыдва. Минус такому длинному прозвищу позавидовал и попытался отнять. Но оно порвалось. «Дваж» осталось у Минуса, а «Дыдва» — у Четверки. Но «дваж» ему оказались совершенно ни к чему, он его потом вернул, да оно как-то обратно не пристало. Вот так и осталось — Дыдва.
— А где живет эта Дыдва?
— За четырьмя мосточками, за четырьмя кочками, за четырьмя низинками, за четырьмя осинками, а там — уж рядышком.
«Странный адрес», — подумала Аля.
— Аль, пошли, — взял ее за руку Антон.
Тришка не обратил на их уход никакого внимания. Он загонял домой кроликов. Кроликов по-прежнему было три, и это обстоятельство, по-видимому, его очень радовало.
Глава четвертая
Прямо сразу за Тришкиным домом протекал ручеек. На берегу ручейка под кустом красной смородины лежала одна из сестричек-единичек и читала книжку. Как только она увидела Алю и Антона, она быстро отложила книжку и со словами «Прибавить единичку» перекинулась мосточком через ручей. Они остановились в недоумении, поглядели на мостик. Это была хорошо обструганная дощечка. Аля и Антон перешли по ней. А как только перешли — дощечка тут же превратилась обратно в сестричку-единичку и как ни в чем не бывало улеглась с книжкой под смородиновым кустом.
А за первым ручьем, как и сказал Тришка, был второй, а за вторым — третий, а за третьим — четвертый. И каждый раз очередная единичка превращалась в мостик и переводила их на другой бережок. Только кусты были разные — то красная смородина, то черная, а то и вовсе крыжовник.
Но за четвертым ручьем дорога обрывалась и начиналось болото. Вот тут единички очень бы пригодились, да ни одной не было видно. Болото было топкое, идти по нему было страшно. Вдруг Антон, приглядевшись, заметил, что над болотом возвышается одна за другой четыре болотные кочки. И даже было такое впечатление, что они находятся на равном расстоянии друг от друга. Точно кто-то их так расположил нарочно. По кочкам болото можно было перейти, да кочки были не так уж близко одна от другой. Ну, Антон, может, и перепрыгнет, он мальчишка, а вот Аля — та вряд ли.
— Как же нам быть, Аль? Тришка направил нас к этой самой…
— Дыдве, — подсказала Аля.
— Ну да, к Дыдве. Но тебе же не допрыгнуть. Может, я тебя перетащу?
Антоша попробовал поднять Алю.
— Уй, тяжеленная ты какая! Аль, ты вот что. Ты подожди меня здесь. Я быстро. Только никуда не уходи отсюда! Я сейчас сбегаю. Может, я все и разузнаю. А может, найду. И мы тогда быстренько вернемся с солдатиком.
Антон махнул Але рукой и, разбежавшись, прыгнул сначала на одну кочку, потом на другую, потом на третью, наконец, на четвертую — раз, два, три, четыре! — и скрылся в осиновой рощице.
Аля опустилась на траву, пригорюнилась, принялась терпеливо ждать.
Антон тем временем вышел на дорогу, которая бежала через осиновую рощу. Дорога была странная — точно земля была сначала морем, а потом так и застыла в одночасье — волнами, потому что дорога шла то вниз, то вверх. На опушке росли четыре высоченные осины. Их большие, с тарелку, листья, трепетали на ветру и шелестели, шелестели. Антону показалось, что они что-то шепчут. Он прислушался. Оказалось, они пели песенку:
Антон не стал больше слушать эту чудную песенку, он стремился скорее повидать Дыдву — Четверку. Не успел он подойти к дому, как Четверка сама вышла на крыльцо. На ней был сомнительной чистоты передник, руки — все перепачканы мукой, на лице грустное, впрочем, даже и не грустное, а замученное выражение.