Впрочем, они стали уже привыкать к тому, что деревья все время говорят что-то свое, поэтому шли не останавливаясь и не особенно прислушиваясь, а стараясь, главное, не пропустить развилку дорог, где им должен был встретиться на пути вежливый и воспитанный куст цветущей жимолости и рассказать, куда двигаться дальше.
— Ивушкин, ты не устал? — спросила Луша заботливо. — Может, я тебя немножечко прокачу, а?
Ивушкин мотнул головой.
— Да не хмурься ты. Сейчас дойдем до куста, и он нам скажет, как нам дальше идти к сестре Летнице.
Луша не успела договорить Справа от дороги кто-то, пока невидимый, звал на помощь.
Они остановились.
— Луш, по-моему, кто-то стонет. Слушай!
Они оба примолкли. Теперь им показалось, что справа, в кустах, кто-то, тихонько всхлипывая, плачет.
— Может, это так шелестят деревья, а, Луш? — неуверенно сказал Ивушкин.
— Нет, не похоже, — откликнулась Луша. — Ивушкин, — сказала она решительно, — там в лесу за кустами кто-то плачет, и этот кто-то зовет на помощь. Нет, вовсе это не деревья шумят! С кем-то стряслась беда!
То ли им почудилось, то ли было на самом деле: кусты сами раздвигались, расступались, давая им пройти.
Луша шла первой, глядя под ноги, предупреждая Ивушкина, когда попадалась ямка или рытвинка, чтобы он не упал и не ушибся. Голос того, кто плакал, становился ближе — значит, они двигались в правильном направлении.
Кусты кончились, начался ельник. Ели были огромные, и лапы их с темной длинной хвоей доходили до самой земли.
Возле большой ели кто-то лежал. Это была лосиха. Она лежала и не двигалась. Заметив Лушу и Ивушкина, подняла голову. Они увидели, как из ее глаз медленно, одна за другой, катятся слезы.
— Что с тобой? Почему ты лежишь и плачешь? — спросил Ивушкин.
А Луша подошла и подышала на нее — тепло, ласково, успокаивающе.
— У меня горе. Очень большое горе, — начала говорить лосиха и вдруг замолчала, прислушиваясь. — Что это такое странное?
Они тоже прислушались, но ничего странного не услышали.
— Тик-так, тик-так? — с недоумением произнесла лосиха.
Ах, вот оно что! Они-то уже попривыкли и не обращали внимания на тиканье, которое сопровождало их в стране «Нигде и никогда».
— Ничего, — сказала Луша. — Не пугайся. Это время тикает. Это наше время, к тебе оно не относится.
— Время? — переспросила лосиха. — Тикает? Как это страшно!
— Да нет, ничего страшного, успокойся, — сказала Луша. — Так расскажи, в чем твое горе. Может, мы сможем помочь.
И вот что оказалось.
Лосиху звали Светлина. Она жила вместе со своим лосенком в домике на еловой опушке. Он никуда от нее не отходил и любил слушать сказки. Да, между прочим, звали лосенка Люсик.
Луша с ее обстоятельностью хотела было спросить, сколько ему лет, большой он или маленький, но не спросила. Каких же лет, если тут нет времени? Должно быть, лосенок так и оставался лосенком всегда и никогда не делался большим лосем… Она в этих рассуждениях запуталась и не сказала вслух вообще ничего.
Лосиха тем временем продолжала рассказывать, как ни с того ни с сего пришло в голову Люсику, что он не маленький, а взрослый и сильный лось. И стал он убегать от своей мамы Светлины.
А последний раз и вовсе не вернулся. Не дождавшись своего лосенка в домике на еловой опушке, растревоженная Светлина отправилась на поиски. У нее уже и сомнений не осталось, что придется набраться сил и отваги и двигаться в страшные места, где обитает птица Гагана, потому что иначе куда бы мог потеряться маленький Люсик? Кроме злобной птицы, его никто не мог обидеть. И вот двинулась она к бездонному оврагу. Но не дошла. Попала передней ногой в расщелившееся дерево, упала и сломала ногу.
Дерево говорит, что предупреждало ее, что в стволе у него расщелина, но Светлина шла, глубоко погрузившись в свою тревогу, и предупреждения не услышала.
И бедная лосиха опять заплакала тихими, горькими слезами.
— Ты постой, не реви, — грубовато сказала Луша, а Ивушкин тут же ей напомнил:
— Луш, не вздумай ругаться. Не прибавляй Ноте работы!
Луша ругаться не стала.
— Действовать надо, а не плакать, — только и сказала она.
— Я не могу подняться! — в отчаянии воскликнула Светлина. — У меня сломана нога. — И она опять, хоть и побаивалась Лушу, заплакала.
— Ивушкин, помнишь, когда Буян ногу сломал, что тогда делали?
Ивушкин отлично помнил. Бык Буян, своенравный и взбалмошный, както отбившись от стада, зачем-то помчался к забору, которым был огорожен домик правления, и попал передней ногой между штакетинами. Ой, что было! Буян рухнул на землю и ревел, как пароход! Никто не решался к нему подойти, пока шофер Кирюша не сгонял на «газике» за ветеринаром Иваном Карловичем, и тот не побоялся подойти к Буяну, и сделал ему какой-то укол. А что же было потом-то? Ах, да! Потом взяли дощечки — и называли их «лубки» — и приложили к ноге и прибинтовали.